– Я тогда думаю: «А! Была не была!» И пошла на Сретенку. Там какой-то новый вахтер сидит. Рожа – во! Не рожа, подушка с дивана! Отъелся. Смотрит на меня и говорит: «Гражданка, вы к кому?» Я говорю: «К Сергею Краснопевцеву, на четвертый этаж». «А вы, – говорит, – ему кто?» Я тогда специально глаза опустила, как будто стесняюсь, и говорю: «Хочу ему приятный сюрприз сделать...» И опять глаза опустила. Играю, короче, в придурка. А парень-то этот не промах, видать. Он меня за такую идиотку принял, которую можно сразу к себе в будку затащить. Он мне говорит: «Вашего Краснопевцева, гражданочка, три месяца как арестовали. Враг народа, шпион и вредитель». Я прямо задрожала вся. «Да что вы! – говорю. – А вы не ошибаетесь? А что же в квартире теперь?» – «Квартира, – говорит, – так и стоит опечатанная. Ждем дальнейших распоряжений». – «Вы, – говорю, – меня просто убили своим сообщением. Ведь вот как по человеку ничего никогда не скажешь! Познакомились в трамвае, и он пригласил заходить. Адрес дал. Ну, думаю: что же чайку не попить? А он, вы подумайте только, вредитель!» А сама к двери, к двери, чтобы он у меня, не дай Бог, документов не попросил, и выскользнула. И сразу бежать. До метро добежала, там только и дух перевела. Вот какие новости.
И обмахнулась снятым свитером. Елена Александровна закрыла лицо руками и тихо заплакала.
– Ну, что сейчас плакать-то, Леля? – Муж слегка надавил ладонью на ее плечо. – Я, если ты помнишь, всегда говорил, что все они так и кончают.
Она отняла руки от лица.
– Жестоко ведь, Костя. Но я одного не пойму: его из-за Ани ведь взяли?
– А может, и нет. Кто их там разберет!
Константин Андреевич встал, подошел к окну и лбом прижался к стеклу.
– А ты понимаешь, что нам теперь делать? – Он не обернулся, и голос его, вдавленный в морозную клинопись, прозвучал глухо, едва слышно. – Нам теперь ни дочери, ни внука не видать как своих ушей.
– Почему? Ведь ты говорил: она сможет вернуться...
– Но не при таких обстоятельствах! – почти вскрикнул он и резко отошел от окна. – Не при таких обстоятельствах, Леля! Если бы его не тронули, и он бы остался на прежней работе, развелся бы с ней, мы бы потихоньку перевезли ее обратно в Москву, сначала она бы сидела с ребенком, потом бы работать пошла. Поскромней нашли бы чего-нибудь там... Да хоть бы тапером в балет! Хоть бы в школу! А так? Что мы можем? Одно остается: лежать всем на дне... И я других выходов просто не вижу.
Выйдя от Константина Андреевича и Елены Александровны взбалмошная, но похорошевшая Туся домой не пошла, а купила себе эскимо и стала кусать его с жадностью, не обращая внимания на холод. Щеки ее слегка пощипывало от мороза, пальцы закоченели даже в варежке, но мысль, вдруг пришедшая к ней, была такой огненной и неожиданной, что Туся сейчас же вспотела под шубой.
«Поеду в Тамбов! – решила она про себя. – Завтра же возьму на работе три дня в счет отпуска и поеду к Аньке. А ей ведь рожать-то вот-вот! Так я пригожусь и ребенка увижу».
Воображение тут же нарисовало ей торжественную и красочную картину, как Анна с закутанным в кружева младенцем на руках возвращается домой, и Туся, нежданная, поднимается с дивана ей навстречу: красиво одетая, с брошкой и в клипсах. Потом они разворачивают младенца, которого Туся почему-то упорно называла про себя Олегом, раскладывают на диване чудесную шубу, подаренную Сергеем Краснопевцевым, чтоб голый младенец лег сразу на мех. Примета народная: будет богатым.
Роды наступили ночью 11 декабря и длились почти сутки. После первых схваток пульс начал падать, и приходилось все время вводить роженице камфару.
– Кричи, кричи, женщина, – сказала истощенная немолодая акушерка. – Не надо стесняться, тебе легче будет.
Но Анна терпела, и только когда боль становилась невыносимой, закусывала пальцы и так стискивала при этом зубы, что на мизинце выступила кровь. Вечером пришел огромный, уставший и старый доктор, склонился над ней, увидел сиреневую синеву под ее провалившимися глазами, сердито попросил у акушерки стетоскоп, послушал сердце, посчитал пульс и коротко приказал везти Краснопевцеву в операционную.
– Куда вы смотрели? – зарычал он на акушерку, которая еле держалась на ногах от усталости. – А если бы сердце остановилось? Я теперь боюсь ей наркоз вводить, пульс еле прослушивается.
– Доктор, – прошептала Анна, и он наклонился к ее мокрому от пота белому лицу с прилипшими ко лбу волосами. – Ребенок мой выживет?
– Тебя сперва будем спасать, – угрожающе ответил доктор и потрепал ее по щеке. – Сейчас о тебе идет речь.