Отражение

— Обуза отправился к Бергеру, — сообщил Ковригин.

— Один?

— С ним Барадьер.

— Кхм… — ощерился Лаврич. — Интересно, Обуза не сказал ему правды или первородный каратель решил меня умыть?

Адъютант дипломатично промолчал.

— Продолжай следить, — распорядился дьяк. — И… — Он помолчал, после чего твёрдо закончил: — До моего появления ничего не предпринимай. Я выезжаю.

Лаврич понял, что не сможет ничего решить, сидя в кабинете.

Он должен её увидеть…

Сейчас, после занятия любовью и долгой ванной, с влажной кожей и невысушенными волосами, с горящими глазами — она была ещё прекраснее и желаннее, чем прежде. Восхитительный цветок на светлом образе Дня. Невинное чудо, которому предстоит обратиться в Отражении.

Дьяк-меченосец ждёт.

— Потерпи ещё час, — попросил Генрих, устраивая девушку на тумбе.

— Как скажешь.

— А чтобы не было скучно, выпей, — он протянул Гале бокал с вином.

— Натурщицам нельзя пьянеть.

— Оно тебя взбодрит.

Девушка поднесла бокал ко рту и сделала маленький глоток.

— Какое ароматное…

— Знаю. — Бергер поцеловал Галю в губы, забрал бокал и вернулся к холсту, отметив про себя, что от вина её глаза подёрнулись едва заметной дымкой.

Всё идёт как надо. Дьяк-меченосец будет доволен. А он в очередной раз назовёт себя мразью… Бергер ненавидяще взглянул на «Подснежники».

Мразью…

Особые краски ждали на металлической палитре, под которой пылали три свечи: «особые» краски должны были быть горячими. Так требовал ритуал. К счастью, Галя то ли не заметила странную конструкцию, то ли не обратила на неё внимания, и не пришлось объясняться. Впрочем, он знал, что говорить в таких случаях. Не в первый раз.

«Какой же я подлец!»

— Ты сказал час? — спросила девушка.

— Да, — он взял особую кисть и сделал первый мазок. — Если нам никто не помешает.

Виссарион правильно полагал, что одному ему не справиться, но лишь у ворот посёлка окончательно понял, как сильно ему повезло в том, что Барадьер согласился поддержать его в затеянной авантюре. И потребованная наёмником плата перестала казаться чрезмерной.

Ворота, разумеется, оказались закрытыми, но Барадьер дерзко посигналил, требуя охранника к себе, а когда тот подошёл к водительской дверце массивного внедорожника, продемонстрировал удостоверение офицера ФСБ и веско произнёс:

— При исполнении.

— Вам нужно проехать? — сглупил охранник.

— Нет… я приехал показать тебе удостоверение! — грубо рявкнул Барадьер. — У художника гости были?

— У Бергера? — окончательно запутался несчастный.

— У Рембрандта! — наёмник вёл себя несдержанно, как человек, вынужденный, в основном, общаться с глупыми подчинёнными и сильно от этого уставший. — У тебя здесь сколько художников числится?

— Один.

— Вот о нём и рассказывай.

— Фургон в полдень приехал, чёрный, в кабине двое, есть ли люди внутри — не проверял.

— Ага… Ну, давай посмотрим, что у тебя за фургоны разъезжают по территории, — Барадьер убрал удостоверение и распорядился: — Открывай.

— А что предвидится? — робко поинтересовался охранник.

— В обозримом будущем предвидится наступление октября.

Наёмник подмигнул растерянному собеседнику, проехал внутрь и остановил внедорожник в трёх домах от участка художника.

— Фургон, действительно, есть.

— Может, сантехники? — предположил Виссарион.

— Может, и сантехники, — не стал спорить Барадьер. — К счастью, не из бригады Лаврича.

— Откуда ты знаешь?

— Ребята дьяка-меченосца не стали бы прятаться, — объяснил наёмник. — У калитки обязательно торчал бы боец из охранки «МечП» с официальным дробовиком под мышкой.

— Пожалуй…

— А эти в засаду сели, ждут нас и стрелять начнут без предупреждения.

— По нам? — зачем-то уточнил Обуза.

— По нам.

— И что?

— Ничего. Ты же не просто так меня позвал. — Барадьер вышел из машины, огляделся, вычисляя видеокамеры, встал так, чтобы не попасть ни под одну из них, и ухмыльнулся: — Готов к колдовству, ушастый?

— Я не ушастый!

— Тогда смотри.

Обуза знал, в чём заключается главное умение спутника, но никогда не видел, как Барадьер клонирует себя. Или дублирует. Или делится. В общем… Страшная смерть прóклятого палача наделила его потомков умением создавать четыре копии, абсолютно идентичных оригиналу во всём, включая одежду и оружие. Наёмник опёрся рукой о машину, прочитал заклинание, закрыл глаза и шумно выдохнул:

— Первый!

В следующий миг его фигура расплылась, словно была соткана из плотного тумана, затрепетала на легчайшем ветру, затем вновь сконденсировалась, но уже не в одного, а в двух Барадьеров — рядом с первым встал двойник.

— Нравится? — поинтересовался оригинал, вытирая со лба пот.

— Трудно? — спросил букинист.

— Неприятно, — с усмешкой ответил наёмник. — Ощущение такое, будто четвертуют.

— Извини.

— Расслабься, ушастый, я делаю это за деньги.

— Я не ушастый!

— Второй!

И вновь — дрожащая на ветру фигура, хриплый вздох, болезненный стон, а затем — ещё одна копия, хладнокровно взирающая на тяжело дышащего наёмника. Второй дубль дался Барадьеру заметно тяжелее, и Виссарион от души пожалел беднягу, которому предстояло пережить ещё две болезненные процедуры.

— Третий!

Обуза отвернулся.

— Четвёртый!