Отражение

Рассудительная часть Обузы, та, что досталась от отца, веско говорила: «Забудь». Дерзкая материнская требовала порвать к чертям планы гнилого художника и спасти нимфетку. Ярость Лаврича дерзкая часть оставляла за скобками, уверяя: «Само как-нибудь рассосётся», что полностью соответствовало лихому материнскому характеру.

И надо же такому случиться, что именно в разгар метаний Виссариону позвонил Граппа.

— Да?

— Бро, привет! Как бизнес? Всё пучком? Доходы растут?

«Пучком»? «Бро»?

В эту секунду Обуза окончательно понял, что ему до тошноты не нравится манера общения будущей рок-звезды. И никогда не нравилась.

— Я тебе звонил, — сухо сообщил Виссарион, так и не справившись с неприязнью. Но собеседник её не почувствовал — он был слишком увлечён собой.

— Бро, всё так завертелось после вчерашнего, голова идёт кругом, — расслабленно поведал Граппа. — Прикинь: песенка понравилась! Мне реально оборвали трубу, и сегодня у нас, в натуре, концерт в крутом клубняке! Прикинь! Сет на целый час!

— Кто о нём договорился?

— Э-э… — Граппа сбился, видимо, даже он почувствовал неловкость, но через секунду продолжил прежним тоном: — Бро, серьёзно, я говорю: голова кругом. Улёт в натуре. Постоянно кто-то звонит и что-то предлагает. Мы только соглашаемся… А тут такая удача, клуб центровой, это реально бомба, бро.

— Я понимаю.

«У меня ведь не было с ними контракта. Они ничем мне не обязаны… Грустно? Грустно. Но быть продюсером — это не только упрашивать друзей дать подопечным шанс. Это много больше. Намного больше. Это то, к чему, как правильно сказала Настя, у меня нет никакого таланта. Дело даже не в том, что я не умею: мне просто скучно».

— Где моя машина? — поинтересовался Обуза, справившись с желанием наорать на бесчестного подопечного.

— Что?

— Машина где?

— А. — Граппа вновь замялся. — Бро, ты не против, если я отдам её завтра? Мою никак не починят…

Будничная наглость выглядела так жалко на фоне происходящих событий, что букинист даже скривился в презрительной гримасе:

— Хорошо, катайся пока. Я перезвоню.

И положил трубку.

И подумал о том, что ему всё равно: группа, предательство, появление нового хита, шоу-бизнес — ничего из этого не занимает его так, как судьба незнакомой девочки. Только она действительно имеет значение, потому что всё остальное — мишура на дереве жизни. У кого-то она яркая, у кого-то — тусклая, но рано или поздно все понимают, что какой бы она ни была, она — малозначимая.

Виссарион надел свой тонкий плащ, шляпу, взял портфель и вышел из магазина, не забыв повесить на дверь табличку: «Закрыто».

— Дорогая, солнце скоро зайдёт, — произнёс Бергер, с удовольствием разглядывая плещущуюся в ванне девушку. — А я хочу увидеть тебя в студии.

— Только увидеть? — игриво рассмеялась Галя.

— Не буди во мне зверя.

— Почему? Я бы не отказалась от новой встречи с ним. — Она потянулась и томно прикрыла глаза. — Твой зверь великолепен.

Её слова прозвучали так, что Генриху стало по-настоящему приятно, как когда-то давно, когда чувства ещё не умерли, а эмоции были искренними. Прозвучали так, что ему захотелось прыгнуть в ванну прямо в одежде и позабыть обо всём. Как это случилось два часа назад на тумбе, потом на диване, потом на полу, где они перемазались краской, потом где-то ещё, потом снова на диване, а потом изумлённый Бергер понял, что прошло целых два часа, а он не хочет отпускать из объятий девушку.

Не хочет, и всё.

Но отпустил…

— Мы ведь никуда не торопимся? — Галя изогнула правую бровь.

— Поймаем последние солнечные лучи, поработаем, а потом вся ночь в нашем распоряжении, — пообещал Генрих, после короткой паузы.

— Вся-вся?

— На завтра тебе тоже придётся сказаться больной.

— С удовольствием.

Он поцеловал девушку ещё раз, потом ещё, крепче, почувствовал её руки на шее и с трудом отказался от вновь накатившего желания прыгнуть в ванну. Сказал:

— Жду в студии.

И вышел.

И признался себе, что следующие два часа станут самыми сложными в жизни. Следующие два часа ему придётся ломать себя, неожиданно вспомнившего давние времена, когда чувства ещё не умерли, а эмоции были искренними. Он станет себе противен. Он будет себя презирать.

Но контракт подписан, суровый дьяк-меченосец ждёт исполнения мечты.

Сегодня.

Генрих остановился напротив прекрасного зáмка, который сейчас вызывал у него глухую ненависть, с трудом удержался, чтобы не плюнуть в «индивидуальный рай Лаврича», взял телефон и набрал номер Девяткина, командира нанятых на сегодняшний день головорезов.

Бергер не верил, что после сделанного внушения Обуза рискнёт мешать, но решил подстраховаться.

— Скучаете?

— Отдыхаем, — ухмыльнулся наёмник. — Мы не часто получаем деньги за то, чтобы просто сидеть в машине.

Но художник не поддержал шутку, настроение не то.

— Окружайте дом и не пропускайте никого, — приказал он, отворачиваясь от полотна. — Мне нужно два часа.

— Они у тебя есть, — спокойно ответил Девяткин и отключился.

Бергер подошёл к окну, посмотрел на вышедших из фургона головорезов, их было пятеро, включая командира, и угрюмо протянул:

— Решение принято.