Отражение

— Я знаю, что это не лесть. — Он грустно улыбнулся, протянул Гале набросок, затем отошёл и замер у скрытой под тканью картины. — Я слишком быстро достиг вершины. С детства мечтал рисовать, писать картины, учился с таким рвением, что походил на сумасшедшего… И был счастлив. Я сам натягивал холсты, тёр краски — мне нравилась каждая деталь моего дела. Учёба давалась легко, но я не останавливался и нагружал себя гораздо больше, чем остальные. И моя первая выставка потрясла мир… Ну, может быть, не ваш, но мир искусства — точно. Я продал все работы, стал знаменит, а потом… Потом я научился делать больше, чем просто картины. Талант поднял меня так высоко, что до меня не долетало даже завистливое рычание. Я научился творить… Но разучился писать. — Генрих резко замолчал, повернулся к девушке и вновь улыбнулся: — Ты ведь не понимаешь, что я говорю, да?

— Но хочу понять, — прошептала Галя.

Это был странный, изумительно невозможный момент: он исповедовался, а она действительно ничего не понимала. И могла поддержать выговаривающегося художника лишь своим теплом.

— Мои нынешние картины глубоко личные, — произнёс художник грустно. — В этом мой талант: творить уникальные миры. Смотри!

Он сорвал покрывало, и девушка приоткрыла рот, восхищённо разглядывая новую работу мастера: прекрасный зáмок, изящный и в то же время неприступный, красивый, но надёжный, зáмок, принадлежащий опытному воину, знающему вкус роскоши. Он возвышался над морем, то ли надзирая, то ли отдыхая, и волны ласкали его подножие.

— Очень красиво, — оценила Галя. — Честно — очень.

— Хочешь туда? — тихо спросил Бергер и с ненавистью посмотрел на скромную картину на дальней стене. На простенькое полотно, изображающее первые весенние цветы.

* * *

Это было удивительно и неожиданно.

Это было так странно, что не могло произойти.

Но это произошло: уникальная книга не стала для Виссариона Событием. Не заполнила его мысли, не овладела чувствами. Когда первое изумление прошло, Обуза повёл себя так, словно речь шла о заурядном раритете, вроде первого издания «Евгения Онегина»: радостно, конечно, однако на пышный праздник не тянет. И это — об уникальном рукописном фолианте, ради обладания которым погибли сотни и даже тысячи людей!

Куда делись эмоции?

Виссарион спрятал книгу в хранилище, вернулся в зал, сел в любимое кресло и попытался разобраться в происходящем. Попытался понять, что именно в нём — в потомственном книжном черве! — сломалось, и через несколько минут с удивлением нашёл ответ: Галя. Молоденькая, совсем неопытная девочка. Наивная красавица.

Обуза чувствовал нависшую над ней угрозу, и это не давало ему покоя, смазав даже грандиозное событие…

Галя.

Для чего она Бергеру? Ещё одна натурщица? Нет, видно, что художник взволнован — девчонка для него важна, и Генрих боится её потерять. Почему? Что в ней особенного? Что она способна дать такого, чего недостаёт в других женщинах?

В чём секрет?

Поняв, что не может остаться равнодушным к судьбе девушки, Обуза засел за компьютер и принялся искать материалы на Генриха, как общедоступные, так и на закрытых ресурсах Отражения, поговорил с одним из друзей — владельцем «особенной картины», снова подумал, сопоставляя факты, сделал вывод, который ему не понравился, закрыл магазин сразу после обеда и отправился домой.

Вечер провёл нервно, без конца спрашивая себя, стоит ли влезать в чужое дело, спал плохо, а на следующий день явился к Раннему Автобусу первым, потому что боялся опоздать. Сел по обыкновению на последний диванчик, сразу за Бергером, раскрыл книгу, однако читать не смог — слова путались, строчки налезали одна на другую, смысл не улавливался, но Обуза всё равно листал страницы, не желая вызывать у попутчиков подозрения.

Девушка села в автобус там же, где всегда, поздоровалась с Валерой, потом — со всеми попутчиками и направилась к Генриху, который приветствовал её поцелуем в щёку и уступил место у окна.

«Они виделись! — понял Обуза. — Они виделись вчера вечером!»

Но не переспали, поведение на это не указывало.

«Она уже твоя, но ты не торопишься. Зачем спешить, если всё предопределено?»

От этой мысли Виссариону стало грустно, в какой-то момент он едва не отказался от задуманного, поскольку знал, как трудно «снять с крючка» затуманенную Отражением жертву, но заставил себя собраться и прислушаться к разговору.

— Генрих, я ещё вчера хотела спросить: почему вы едете на автобусе?

— Потому что мне нужно в Москву.

— Но вы ведь богаты. У вас есть машина? Господи, о чём я спрашиваю? Конечно, есть. «Мерседес», на котором я ехала домой…

— Это моя машина и мой шофёр, — улыбнулся художник.

— Но почему вы здесь?

— Это… Старая привычка. С прошлых времён.

— С каких?

— С тех…

Он не собирался лгать, а задержался с ответом, потому что подбирал слова.

— С тех времён, когда вы были молодым и никому не известным? — помогла Бергеру девушка.