Отпущение грехов

Уйти безнаказанным все-таки не удалось. Закон подлости или результат жестокой муштры – они даже не в фойе отирались, но торчали подле туалета, ждали. Двое сидели на корточках справа от двери, мусоля в руках что-то вроде четок, третий стоял напротив, скрестив руки на груди.

Я этого не то, чтобы не учел. Я этого просто не ожидал. Я так по-свойски, по домашнему вел себя там, внутри, что и предположить не мог, что кто-то стоит под самой дверью и слушает, что я говорю и что делаю. Поэтому-то и распахнул дверь так широко.

Открывшаяся картина стоявшему напротив не понравилась. Возможно, его насторожило, что туалет пустой – кто знает, может быть Цеховому при рождении забыли просверлить в заднице дырочку? Или он из принципа не ходил на унитаз даже по большому, предпочитая делать это в писсуар? В общем, кожаный даже мысли не допускал, что шеф может засесть в кабинке по собственной воле. А потому схватил меня за правое плечо и втолкнул обратно. Он был сильным парнем, и мне, хочешь – не хочешь, пришлось подчиниться.

Как по сигналу, в туалетную комнату втиснулись и двое других. Они, не трогая, оттерли меня в угол, где я оказался зажат, пожалуй, похуже, чем мышка в мышеловке. А первый, тот, что стоял напротив туалета, быстро скользнул в основной отсек, открывая и закрывая кабинки на предмет их проверки.

– Мма-ма… – раздался его кастрированный голос, когда он добрался до той самой, заветной.

– Что там? – спросил один из тех, что держали меня.

– А он того, – промямлил проверяющий. – Мертвый…

На сей раз оба прикрывающих вцепились в меня, попытавшись прижать к стене. Мне, правда, повезло: во-первых, они тоже были ошарашены услышанным, а потому среагировали недостаточно быстро, а во-вторых, я был готов к действию и в крови у меня гулял гольный адреналин. Полуразвернувшись, я рванулся между ними, одновременно высвобождаясь от цепких пальцев и погружая кулак в живот того, что стоял справа. Я очень надеялся, что попал в район солнечного сплетения.

Оказалось, промазал. Но особенно сокрушаться по этому поводу не приходилось – атака все равно получилась результативной. Кулак врезался в ребра, но удивительно плотно – так, что те хрустнули. Телохранитель охнул и, облокотившись рукой о стену, медленно опустился на колени.

Но выскочить вон и скрыться сразу все равно не удалось. Второй кожаный быстро вытянул ногу, о которую я благополучно споткнулся. В падении удалось сгруппироваться – фигли, зря, что ли, нас в детстве три месяца на уроках самбо обучали? – мягко лег на согнутую руку и, перекувыркнувшись через голову, оказался на корточках. С одной стороны, позиция не самая выигрышная, но с другой – сектанты-секьюрити словно забыли, что им нужно поторапливаться. Они смотрели на меня, как кони на кузнеца: «За что же ты, падла, нас все-таки подковал?». Это было написано в их глазах каллиграфическим почерком на грамотном русском языке.

Ситуация сложилась – грех не воспользоваться. Но, оказалось, я тоже медленно соображал – пока придумал вытащить трофейный пистолет, делать это было уже поздно: точно такой же находился в руке проверяльщика кабинок. То ли он оказался проворнее меня, то ли вынул его еще до начала осмотра. Одно из двух, но какое именно – разницы уже не имело.

Я так и остался сидеть – сам на корточках, рука под рубашкой. В принципе, можно было попытаться выхватить ствол – я не знал, как скоро среагирует на это телодвижение вооруженный фанатик. Он с одинаковым успехом мог выстрелить (и еще альтернатива: попадет или промахнется?), но мог и не успеть. За себя я знал определенно – доли секунды мне хватит. Но все же решил не рисковать. Тем более что «Вестники», затянутые в черную кожу, особой агрессивности не выказывали. Во всяком случае, активной агрессивности. Видимо, опасались, что я способен выкинуть что-нибудь ненормальное, не соответствующее обстановке.

Их осторожность была мне на руку. Тот, что с оружием, медленно приближался, не сводя с меня трех темных зрачков – двух своих и одного пистолетного. И нескончаемо бубнил в такт шагам. Получалось очень ритмично. Звук шагов и слова сливались в один общий гул, мешая нормальному восприятию как первого, так и второго, так что приходилось держать мозг в постоянном напряжении, чтобы понимать, о чем он бормочет.