Он расскажет им, если они и вправду хотят слушать, о том, что вероятность события больше не играет роли. Только
Но они хотят его слушать. Хотят – пожалуйста. Он им расскажет. Безусловно, в чтении лекций есть определенное удовольствие. Писать мелом на доске, хотя они сейчас пишут не мелом, а этим… черным таким фломастером… все равно приятно. Чувствовать, как тебя слушают люди, по их вопросам понимать, что их мысль работает в унисон или контрапунктом к его собственной мысли.
Впрочем, это, конечно, иллюзия. Никакого такого единства быть не может. Мысль нельзя передать таким образом. И чем дольше Лев Наумович живет один, тем четче он понимает: мысль нельзя…
Хоть он и живет один, но он живет не один. Его район застроен пятиэтажками. Между домами – джунгли дворов. Сейчас осень, всюду желто-красные листья, высохнут – шуршат, намокнут – липнут. Микрорайоны отделены друг от друга серыми улицами, широкими проспектами. Расставлены светофоры. Лев Наумович гуляет быстро, заложив руки за спину. Его не то чтобы «считают» – некому в его районе, кроме него, собственно, «считать», все живут поодиночке и почти не дают себе труда рассуждать. Все же первая мысль, возникающая и у подростка, гуляющего с собакой, и у старой женщины, замешкавшейся с зонтиком вод фонарем, – «а-а, снова этот сам себя выгуливает». Этот – в шапчонке, старой короткой куртке, длинноногий, в облезлых ботинках, без какой бы то ни было собаки, сумки, без чего бы то ни было прочного, наклоняясь вперед, опираясь на воздух, на ветер, изморось, собственную тень.
И вот он шагает, стремится. Флуктуации, шатания его по городу тоже ведь как-то предопределены. Возможно, есть даже и закон. Во всяком случае, не линейный: все тот же закон возможностей и случайностей, сродни той области математики, с которой он имеет дело. Когда на его пути встречается дорога, он либо поворачивает, либо пересекает ее и проходит прямо; из этих вариантов и складывается его путь каждый день. Вот во дворы – во дворы никогда он не заходит, это было бы уже слишком; в незнакомых дворах надо думать о покинутой дороге, а он гуляет не для того, чтобы о дороге думать, а чтобы дороги (и дворы) думали сами, чтобы научить их думать при помощи своей мысли, чтобы обрести в них произвол,
И вот он идет; ни разу еще не бывало так, чтобы он заблудился и был вынужден вернуться в реальность не по своей воле. Обычно так: завершается мысль – и тогда, подняв голову, он видит свой собственный дом, вернее, некую произвольно взятую пятиэтажку, одну из тех, с вывернутыми подъездами и битыми стекляшками, в которой (к примеру, на первом этаже) находится его квартира – точнее, одна из квартир, та, которой в данное время не соответствует никакой другой жилец, кроме него самого. Он бы мог, в знак этого, отпирать дверь ключом, но это не есть необходимо, к тому же и ключ он куда-то дел, так что он просто входит к себе в квартиру, и на этом символически, естественно, заканчивается поток свободных ассоциаций и начинается упорядоченная работа.