Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

Встал со своего места и прошел к портрету Мамлеева неопределенного возраста, но определенно молодой человек, общий облик которого говорил о том, что он существует не до конца, но его это вполне устраивает. На нем была ярко-оранжевая рубаха, а волосы на голове не росли после недавней стрижки наголо. Он улыбнулся немного грызуньей улыбкой, затем для чего-то пожал руки каждому из мейстеров и предупредил, что будет краток. «Ничего страшного», — великодушно кивнул в ответ Сергей Шаргунов, и тронутое беззубой улыбкой лицо его напомнило флаг Ватикана.

— Я привез из Качканара журнал «Лица» тысяча девятьсот девяносто седьмого года выпуска, — доложил Марк Григорьев, — в нем есть текст про Мамлеева, Головина… В нем рассказывается, как они издевались над своими телами, набирали в шприц воду из лужи и вкалывали и так далее. В качестве иллюстраций там была обложка «Шатунов» и фотография Евгении Дебрянской[459]. Это было мое первое знакомство с этой тусовкой.

С этими словами Марк Григорьев действительно достал журнал, на котором было написано большими буквами: «Лица». Открыв его на нужной странице, он показал многоглазой публике разворот с заголовком «Мелкие и крупные бесы из шизоидного подполья».

— Вот, смотрите, — сказал Марк Григорьев. — Про Мамлеева, про Головина статья.

— Может, прочитаете нам что-нибудь из нее? — намекнул то ли Решетов, то ли Шаргунов.

— Да, сейчас. — Марк прокашлялся, напряг глаза и зачитал вслух: — Ведьмы, вурдалаки-упыри и прочая нежить являются, как известно, не когда им заблагорассудится, а терпеливо ожидают полуночи, чтобы напугать честных граждан, совратить их души презренным металлом или вечным бессмертием. Увы, похоже, пробил тот час, когда надо воскликнуть: чур-чур меня! Пришло время рассказать о вполне реальных представителях потусторонних сил, которые, материализовавшись, заняли известное положение в обществе. Они активно вторгаются в большую политику и культуру, их книги издаются огромными тиражами, к ним прислушиваются влиятельные политики[460].

— Ишь ты, — улыбнулся, кажется, Шаргунов. — Кто же это такое написал?

Марк Григорьев замялся, стал судорожно вертеть журнал так и эдак, невротически листать страницы, пока наконец не нашел ответ: «Алексей Челноков».

— Это еще кто такой? — спросил кто-то.

— Знаем, знаем такого, — вздохнул вроде бы Дубшин, и из-за его полунеодобрительного тона у многих распорядителей церемонии сосредоточенно нахмурились лица. Исключением стал Тимофей Решетов, который все так же благостно улыбался, будто радуясь мысли о том, как в эти секунды, пока все суетятся, спокойно и размеренно растут его ресницы.

— Наш человек, — нехотя, но все же подтвердил Шаргунов. — Что еще пишет?

— Сейчас, — замялся Марк, выискивая цитату позрелищнее. — Вот. «Наркотики и алкоголь были для него тем допингом, который быстрее приводит к финишу, называемому „метафизическим концом сущего“. Последнее же было главной темой споров и разборок в Южинском. Днями и неделями, словно в горячечном бреду, там бормотали и кричали о черной магии и великих алхимиках Средневековья, о мировой энтропии и близком конце Света, о мистических ритуалах Древнего Египта и современном оккультизме. Там совершались странные ритуалы, на манер сатанинских»[461].

— Провокация! — вдруг заорала мне на ухо какая-то женщина с одержимым взглядом на серо-коричневом, уставшем от жизни лице. — Это провокация!

— Не провокация, — засмеялся Тимофей Решетов, — а профанация.

— Вот да, что-то такое, — согласился Марк Григорьев и вернулся на свое место в зрительном зале.

Людское шипение замедлялось, становилось гуще. Некоторые дополняли его сюрреальными зевками — то есть они зевали, не прикрывая рот, но и не открывая его, зевали всеми внутренностями черепа, удерживая сон где-то посередине, не впуская его в себя, но и не выпуская в мир вовне.

— К слову о журналах, — сказал кто-то из ведущих. — У нас сегодня еще хотел бы выступить Максим Семеляк, известный очень журналист, который сподвижнически продвигал Мамлеева в том числе в глянцевых изданиях. Да и вообще не последний человек в мамлееведении или, если угодно, мамлеевологии. Максим, вы с нами?

Глаза ведущего забегали по залу, как совсем недавно бегал глазами и головой Шаргунов — впрочем, бег его глаз был уже не таким птичьим. С бархатного кресла поднялась одутловато-могучая фигура Семеляка, прошагала к микрофонной стойке.

— Я, если честно, уже многое услышал из того, что сам хотел сказать, — заговорил Семеляк голосом, напоминающим радиоточку. — Может, у вас есть какие-то вопросы, на которые я мог бы ответить? Если нет, то нет.

— Ну расскажите, как Мамлеев оказался в глянцевых журналах, в «Афише», «Плейбое», — поинтересовался, кажется, Шаргунов. — Как раз у нас тут заходила речь про гламурного Достоевского недавно.