Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

Свет окончательно вспыхнул, а музыка сменилась на марш Дунаевского из сталинского фильма «Цирк». Существа одновременно скинули мантии и принялись ходить взад-вперед, как по подиуму. Толпа двойников Мамлеева оказалась пестрая: на многих из них, независимо от пола, были мешковатые серые костюмы и пресловутые желтые очки, однако выглядели они совсем по-разному. Кто-то был невероятно высокий, почти на три головы выше среднего человека, — эти двойники Юрия Витальевича отличались либо неимоверной, до истончения, худощавостью, либо, наоборот, рыхлой тучностью; другие же были совсем маленькие, мне даже почудилось на мгновение, что это дети, наряженные в советские костюмчики, однако, приглядевшись, я обнаружил: все они были самого обыкновенного роста, может, лишь немногим ниже среднего, но каким-то образом сжимались так, что казались совсем карликами.

Воспользовавшись суетой и шумом, я протиснулся к выходу из зала, пробежал по крутой лестнице мимо сторожа, мимо ревущих абракадабру пьянчуг, выдаивающих спиртное из бутылок неизвестного происхождения, и вот я — уже не я, а мамлеевский сыночек, вырвался наконец из каменно-деревянных объятий Дома Ростовых.

Но даже здесь, на декабрьском морозе, до меня доносились обрывки музыки и речей двойников Мамлеева. Стихи сменялись прозой, проза — драматургией. «Однажды Лиза спросила, когда умрет ее дедушка, — слышалось из распахнутых окон Дома Ростовых. — Свинья ответила с точностью до минуты. Мне с трудом удалось истерически не расхохотаться»[462]. «Двойник окончательно удалился. Мир доппельгангеров исчез. Аполлинарий вернулся в свое жилье. Проходя мимо зеркала, посмотрел в него и зло крикнул: „Бойся!“ При этом на лице Аполлинария отобразилась омерзительная ехидная улыбка»[463]. «О чем-то флейта демонам шептала, / Таили свет нездешние дары, / Когда Геката лоно обнажала, / Благословляя древние миры. / Крыла, крыла гудели в поднебесье — / Неслись они над падями зари, / Туда, где боги — пища бестий, / Чьи ризы царственно серы»[464]. Время от времени доносились аплодисменты, но по большей части Дом Ростовых неодобрительно гудел. Возможно, самых неудачных эпигонов расчленяли заживо, но это лишь мои догадки.

— Ты чего встал? — раздался за моей спиной злобноватый голосок. — А ну иди обратно.

Старик-вахтер схватил меня за край пиджака и почти силой затащил внутрь, уверенно хлопнув тяжелой дверью. Делать было нечего — пришлось взлететь обратно по лестнице, не дожидаясь, пока фигура моя привлечет внимание гостей, собравшихся на посмертные именины. И вновь мне пришлось проталкиваться так, будто я иду не мимо людей, а втискиваюсь между столом и диваном в мамлеевской квартире.

— Кому вручили приз на конкурсе двойников Юрия Мамлеева? — спросил я композитора Вороновского, тоже явно уставшего от метафизики.

— Самому непохожему, — ответил Евгений, — потому что сам Мамлеев не похож ни на кого из писателей, которых когда-либо знала мировая литература.

Так, по крайней мере, заявил Сергей Сибирцев. Тот, в свою очередь, заканчивал собственную речь и уже приглашал на сцену поэта Андрея Родионова. Впрочем, никакого Родионова с нами не было, а в повествование я его ввожу по одной незамысловатой причине — несколько лет назад у него вышел сборник стихов, озаглавленный так: «Поэтический дневник, начатый в день смерти Юрия Мамлеева 25 октября 2015». В стихах Родионова действительно порой проскальзывает мамлеевщина, но не в инфернальном ее виде, а скорее в иронично-скорбном похмельно-меланхолическом ключе, так что я подумал, что Юрий Витальевич имеет особое значение для этого замечательного поэта. Прав я оказался лишь отчасти, потому что на вопрос о том, почему именно смерть Мамлеева стала для него поводом начать писать книгу, Андрей честно ответил: «А хрен знает». Но после некоторых раздумий добавил:

— Я в пятнадцатом году оказался в ситуации творческого кризиса. Написал несколько вялых стихотворений. Нужен был надежный источник тепла, а Мамлеев, который всю свою жизнь старался как бы отталкивать читателя от себя, вся эта творческая герменевтика — она мне была близка. Я сам стараюсь скорее искать, нежели быть разыскиваемым, и так получилось, что к две тысячи пятнадцатому году вроде все более-менее нашел, произошла какая-то остановка. Когда в Екатеринбурге в аэропорту прочитал о смерти Мамлеева, то просто написал об этом маленький рифмованный пост в ФБ и полетел в Москву, а Мамлеев, видимо, в этот момент как раз пролетал тоже над Москвой, над страной, облетал напоследок.

— И все? То есть вы даже знакомы не были?