Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

Подвал этот населяют бездомные: «бывшие видные ученые, врачи, эксперты, инженеры, но и бывших рабочих тоже хватало»[412]. Если в это место, где Шептун что-то нашептывает живому трупу, заходит случайный человек (скажем, милиционер), его психика не выдерживает и он кончает с собой. Звуковой образ подвала состоит из непрерывного плача, воя и хохота. Важная деталь: в подземном общежитии, где обитают третьестепенные персонажи романа, нет зеркал — в книгах Мамлеева это равнозначно отсутствию икон, — то есть мы находимся в месте не просто инфернальном, но обустроенном специально для проникновения в ад. Время от времени сюда заходят гости — метафизики, знакомые с блуждающим во времени Павлом Далининым, которые пытаются направить его по верному астральному пути. Кроме того, периодически персонажи суетятся вокруг фигуры некоего Никиты — бедолаги, попавшего в настоящее из невообразимо отдаленного будущего.

Сюжетная канва и общий антураж, как это часто бывает у Мамлеева, становятся лишь поводом пересказать его лекции об адвайта-веданте средствами беллетристики. И все же подвал, населенный обезумевшими полутрупами, оправдывает существование в остальном заунывного, тяжеловесного, переполненного мелодраматическими кривляниями романа «Блуждающее время».

Кульминацию всей книги я обнаруживаю не в перипетиях с убитыми отцами и их родимыми пятнами, а в демоническом и неприкрыто богохульном пире в подвале, напоминающем пародию на тайную вечерю; Шептун здесь, посреди стаканов с водкой и кусков черного хлеба, становится чем-то вроде нечестивого двойника Христа:

Слава-шептун, который оказался рядом с Никитой, сразу же начал что-то ему шептать на ухо величественное и лихое. Не то про смерть, не то про бессмертие. Лицо Никиты, лишенное возраста, вытянулось, в ответ он закричал, а потом поцеловал шептуна — но как-то сверхабстрактно и отчужденно, точно целовал камень[413].

Сцена пира в подвале завершает первую часть «Блуждающего времени», чтобы вторая началась с символического воскресения — естественно, тоже носящего сатанинский травестийный характер: «Клим Черепов вылез из канавы. Отряхнулся и пошел вперед. Было уже раннее утро»[414]. Так в романе, и без того страдающем от перенаселения, появляется еще один герой с говорящей фамилией — череп в данном случае скорее отсылает к символике Христа и бессмертия, чем служит для устрашения. Но не буду останавливаться на «череповской» линии, выводящей мамлеевский сюжетный сумбур на качественно новый уровень.

Если некоторые предлагают читать «Анну Каренину» как роман о Кити и Левине, то я предлагаю читать «Блуждающее время» как повесть о Шептуне и Трупе, а также о звуках, которые их сопровождают: шепоте и тишине соответственно. При таком прочтении подлинным апофеозом романа становится эпилог, в котором Мамлеев в своей способности леденить читательскую душу демонстрирует мастерство уровня «Шатунов»: