Отец Иоанн (Крестьянкин)

Каково же было изумление иеромонаха, когда Патриарх нашел мысль о создании Псково-Печерского подворья в Москве очень своевременной. Это было связано с тем, что в Печорах как раз вводился особый приграничный режим, и для паломников могли возникнуть трудности с посещением монастыря. Помня о наставлении о. Иоанна, о. Тихон отказался от первого предложенного ему монастыря, Покровского, а собор Пресвятой Богородицы в Измайлове отверг как слишком обширный и роскошный. А вот третий вариант — Сретенский монастырь — оказался тем, что надо. О. Иоанн по телефону одобрил выбор и пристально следил за возрождением упраздненной в 1925 году древней обители, воздвигнутой на том месте, где москвичи встречали когда-то икону Владимирской Божией Матери, сохранившей cтолицу от нашествия Тамерлана.

…23 ноября 1994 года в Псково-Печерский монастырь приехал первый Президент России Борис Ельцин. В книге почетных гостей он сделал следующую запись: «Через 80 лет глава государства побывал в Свято-Успенском Псково-Печерском монастыре (на самом же деле император Николай II посетил обитель в 1903 году, то есть 91 год назад. — В. Б.) Это чудо во всей России, с 5-вековой историей, пережившим все бури истории, отбивающим многие нападки врагов. Монастырь, неся волю Божью, внедрял Православие, нес духовность, образование и культуру нашему народу, воспитывал умных образованных руководителей государства и церкви. Я восхищен архитектурой и высокими знаниями его служителей. Спасибо за гостеприимство. Б. Н. Ельцин». С о. Иоанном Ельцин не встречался.

К сожалению, начало 1990-х осталось в истории России временем не менее, а может, и более смутным, чем конец 1980-х. Словосочетание «лихие девяностые», вошедшее в оборот двадцать лет спустя, звучит с ностальгическим оттенком (слово «лихой» в русском языке вызывает скорее положительные ассоциации, чем отрицательные), и ни в коей мере не отражает ужас и непонимание происходящего, царившие в то время в обществе. Мгновенный крах внешне несокрушимого государства, на строительство которого были положены десятилетия, вызвал шок у старшего поколения. На улице оказались миллионы людей среднего возраста — лишившись работы и перспектив, они не понимали, куда приложить силы, как выжить, как кормить семьи. Растерянно оглядывалась во все стороны сбитая с толку молодежь, не знавшая, кому и во что верить, к чему стремиться в жизни. Какие прямые и косвенные людские потери тогда понесла Россия и постсоветские страны, сколько людей погибло в бандитских стычках, спилось, стало наркоманами, покончило с собой от безысходности, эмигрировало, умерло от болезней, вызыванных колоссальным стрессом и перенапряжением, сколько беременностей было прервано, сколько браков не заключено — не скажет, наверное, никто. Так что девяностые были отнюдь не «лихими» — они были страшными, и последствия этого десятилетия ощущаются до сих пор.

Иеромонах Кирилл (Воробей) вспоминает общение с о. Иоанном летом 1992 года: «В летнее время я всегда поднимался на Святую горку, чтобы почитать Правило ко причастию, да и просто побродить по гульбищу с четками. В один такой день я встретил сидящего на скамейке о. Иоанна. И что самое странное — он был один. Я подсел к нему на скамейку, и так как это было начало 90-х, то батюшка стал говорить об этом времени перемен: „Сейчас время очень непонятное, смутное. Это похоже на НЭП в 20-е годы. А потом, когда они сделают свое дело, их уберут и всё прикроют. Перестройка, перестрелка, перекличка — вот как можно определить это время. Да. Поэтому сейчас особенно нужно быть осторожным в словах и осмотрительным в делах“. Мы еще немного посидели, беседуя о своем, а потом о. Иоанн попросил меня зайти к нему „часиков в 11 вечера, когда все уйдут и в келье никого не будет“. Я пришел в назначенное время, постучал. Открыл сам о. Иоанн (обычно выходила Татьяна Сергеевна). Он завел меня во внутреннюю келью, усадил за стол и дал газету. В газете батюшка указал на большую статью о введении ваучеров — приватизационных чеков. „Читай вслух“, — попросил о. Иоанн. И я долго читал, он сидел рядом, внимательно слушал и иногда покачивал головой. Потом мы проговорили чуть ли не до часа ночи…»