Отец и сын

– Ну, хорошо. Я попробую. Но не обещаю. – Потом подумал и добавил еще: «Если получится, то записочку заберете у часовщика. На днях». – Сказал, снова кивнул головой и вышел.

22

Требовавшуюся записочку от императора Абрам Павлович получил у Кеннера на следующий уже день. Из чего сделал для себя заключение, что цесарцы идеей заинтересовались и начали уже подыгрывать. Записочка была запечатана личной печатью императора на красном, очень дорогом сургуче. Получивши записочку, Веселовский с легкой душою погнал лошадей в Карлсбад, следующим днем вручил депешу Карла Благодетелю, а вечером они – Кикин и Веселовский – встретились все в той же удорожной закусочной на пути из Карлсбада в Хеб – как всегда поесть шпикачек и попить пива.

23

Сколь ни сдерживался Кикин, а было видно, что он буквально сгорал от нетерпения – так хотел вызнать о результатах переговоров по поводу Алексея Петровича. Но Веселовский, словно издеваясь, ко главному все не приступал: хвалил пиво и шпикачки, хвалил погоду, потому что в тот час из-за туч выглянуло солнце. И только когда и пиво и шпикачки были употреблены как следует и когда солнышко снова спряталось в тучах; когда Кикин не сдержавшись, заныл: «Ну не вынимай же душу! Скажи – «да» или «нет»? – Абрам Павлович уступил.

– Что «да» и что «нет»? – делая совершенно непонимающее лицо спросил Веселовский. – И вдруг глаза его просияли. Не мог долее сдерживаться…

– Ах, это… Все хорошо. Хозяева согласились укрыть ребятеночка. Будут присматривать за ним и давать на содержание по тысяче золотых в месяц. Доволен?

– Как еще доволен! – И Кикин засмеялся весело. Потом все-таки согнал веселье с лица и сказал:

– И у меня новость есть. Не знаю пока, как ценить. Тятенька чадови письмо написал. И почтарь Тонеев уже погнал лошадей.

– А что в письме, ведаешь ли?

– Нет, не ведаю. – погрустнел Кикин. – А кабы сведать, так как хорошо было бы… Я понимаю…

– Понимаешь, так сведай! Сведай, дружочек, сведай… Ты ведь каждый день, почитай, Государя зришь…

– Ну и что с того? Он со мной нынче мало о чем говорит. Все наказывает. Все недоволен.

– Надо сведать, надо!.. – Веселовский даже ладонью по столу прихлопнул, нетерпение показал свое Кикину.

– А хоть и узнаем – упредить не успеем все одно. Тонеев со вчерашнего дня в дороге. И не медлит. Погоняет, почитай, без остановок, я чаю.

– Стало быть, что? – спросил неизвестно кого Абрам Павлович. – Стало быть, получит царевич письмо отцовское и сам будет думать, ч т о ответить? А кто ему подскажет? Кто там вокруг него нынче отирается, доподлинно ведаешь ли? Ну? Чего молчишь?

– Так – мелочь мелкая. Дельного совета ждать от них – борода вырастет. Один, правда, есть. Но, может, его куда ушлют, если уже не услали…

– А кто таков?

– И сказал бы, да не могу. Мало ли что…

«Стоп!» – может в этом месте сказать читатель. – «А кто же это – тот, единственный в окружении Алексея Петровича оставшийся человек, который в отсутствие Кикина и Долгорукова только и мог подать царевичу дельный совет?» Это конечно Никифор Вяземский а Кикин не хочет его Веселовскому называть скорее всего из соображений конспирации…

Веселовского, надо полагать, такая уклончивость задела, конечно. И он сказал:

– Ну – будет или не будет царевичу дома советчик – не знаю, но скорее всего решать, что отвечать отцу, ему одному придется. Поехали. Мы сейчас ничего не можем. Только одно. Ждать.

24

Действительно, Петр написал и отправил сыну письмо. Случилось это 26 августа 1716 года. Нам с вами, читатель, сегодня легче, чем тогда Кикину и Веселовскому. Они – ничего из письма не знали. А мы – знаем.

Петр писал, что у сына ныне (т.е. в конце лета 1716 года) – только один из двух возможных вариантов действия.

Либо действительно «нелицемерно исправится» и твердо стать продолжателем отцовского дела, либо постричься в монастыре и тем пресечь окончательно саму возможность занять отцовский трон.

Вот так. Отец писал: коли ты, сын, «первое возьмешь» (т.е. выберешь первый вариант – исправишься), то более недели не мешкай, поезжай сюда «ибо еще можешь к действиям поспеть» а если, де, изберешь второе, то сообщи, какой монастырь выбрал и когда пострижение. Такую вот, в полном смысле дилемму поставил отец перед сыном. А сын должен был ее для себя решить, то есть выбрать.

25

Письмо отца Алексей Петрович получил в собственные руки в середине сентября 1716 года.

Затратив на дорогу почти полных две недели скачки, гонец Танеев догнал царевича на пути из Санкт-Петербурга в Москву.

Карета царевича, запряженная четверней, покойно катила себе по не мощенной дороге; сам Алексей и его Ефросиньюшка, обложенные кожаными подушечками, ехали себе и ехали, ни о чем опасном не думая. Чего опасаться? Ведь главная опасность – отец – был очень далеко, находился в датском городе Копенгагене.

Со времени отцовского отъезда прошло полгода. Именно этот срок для раздумий отец дал сыну, когда уезжал, чтобы Алексей за это время принял окончательное решение.