Отец и сын

Шарлотта глядела на него во все глаза и улыбалась против воли: настолько невозможным ей представлялось все то, что она слышала от русского царя и своего свекра. Конечно, можно было сразу погасить все царское благодушие, расскажи она тут же за столом, как Алексис однажды запустил в нее, будучи пьяным, башмаком, снятым с ноги своей, и захохотал мерзко, поскольку удачно попал.

Но, как хорошо воспитанная женщина, она этого делать не стала, наоборот подумала, правда, несколько удрученно: ехать ей в Россию не миновать, и, как видно, скоро.

«Поеду, – решила она. – Поеду, хотя и не знаю, что там со мною будет. Видно, так и Бог хочет. А Бога гневить нельзя».

5

Царь уехал из Вольфенбютелля, может быть, дня через два-три, совершенно обаяв хозяев – своих новых родственников и щедро одарив всех деньгами. Причем о том, сколько он дал снохе не узнали ни отец, ни мать, ни, даже позже Алексей. Шарлотта считала, что поступила весьма и весьма благоразумно, оставив большую часть полученных от свекра денег по пути в Петербург у франкфуртского банкира Авеля Файга.

О том, что она сделала именно так, сказала уже после смерти Софии Шарлотты ее матери любимица дочери, камеристка Курци. Когда же, через какое-то время после смерти дочери, мать поехала во Франкфурт на Одере к тому Файгу, банкир без Шарлоттовой расписки даже не стал долго разговаривать и, хотя и учтиво, но твердо держа мать под локоть, вывел ее на улицу и улыбаясь, попросил больше не появляться.

Сколько дал царь Софии Шарлотте неизвестно. Скорее всего – немало. Но все осталось в кармане у Файга. А расписку дочери – как ни искали – так и не нашли.

6

Итак, София Шарлотта решилась ехать в Петербург.

Стояло лето 1713 года. Шарлотту сопровождали все оговоренные в брачном контракте слуги. Ну или почти все. В любом варианте это было более сотни человек разного возраста и пола.

Двигались не спеша. Потому что даже уже начавшуюся поездку Шарлотта так же изо всех сил старалась замедлить. По ее сведениям и мужа в это время в новой столице не было. Он по воле отца опять где-то находился и что-то исполнял. Кажется в этой… в Карелии. Или в Финляндии. Кронпринцесса специально географию не изучала. Знала что обе эти страны – северные, и находятся так далеко, что зима в них никогда не заканчивается и что именно там живут те самые гипербореи, о которых писал еще отец истории Геродот.

А Петр, уехав из Вольфенбюттеля, писал с дороги Алексею в Финляндию: «Зоон! Я только от жены твоей. Она – жива и здорова и обретаетца у мамки с тятькою в своем Волчьем месте и она ныне – зело в большой обиде на своего муженька; а я – хвалил тебя и ее сколько мог, и немало денег дал, штоб она обиды те хотя для виду забыла. Она по слухам уже выехала к нам в Петербург, хотя и не вельми торопитца. По получении сего езжай как мога скорее домой и чтоб я ни слова о досадах меж вами и в малости не слыхал более, хотя и догадую, что виноват более ты – тихоня жерсткосердный – весь в мать свою негодную. На любовь отпускаю тебе не более недели без дороги. А как неделя пройдет, немедля езжай сызнова – на Старую Русу и Ладогу – сам знаешь зачем. Vater Peter».

7

Алексей Петрович получил это письмо отца будучи на лесозаготовках «у чухни» – т.е. Финляндии. И чего там сомневаться – был тому письму несказанно рад. Даже отцовское обвинение в жесткосердии его, что называется, не заце-пило: настолько рад был он самой возможности скрыться, хотя и на время, от этих ужасных лесозаготовок для флота, весьма напоминавших адское наказание. Но нельзя сказать, что он был обрадован предстоящим свиданием с женой.