Отец и сын

Был и выход – уехать в Россию, где жену наследника очень ждали. Но ехать туда ей не хотелось. И не потому, что это было и далеко и страшно, хотя и поэтому тоже. А большей частью потому, что от первоначальных восторгов молодым мужем н ичего не осталось . Ведь что она писала матери вначале? – «Царевич окружил меня своею дружбой». Так вот: чуть спустя времени никакой дружбы уже не было. 26 ноября 1712 года – спустя менее года после свадьбы, дочь писала матери уже совсем другое: «Мое положение гораздо печальнее и ужаснее, чем может представить себе чье-либо воображение. Я замужем за человеком, который меня не любил, и теперь любит меня меньше чем когда-либо». Она в горести продолжала жить в маленьком портовом городке Эльблонге в Данцингской бухте, совсем рядом от оскорбителя Меншикова. И в добавок Алексей опять уехал Бог знает на сколько времени в эту страшную Финляндию, а когда вернется – неясно…

И она, наконец, приняла решение. Уехала. Почти совершенно без денег, спасая себя отъездом, в сущности, от голода и злейшего несчастья одиночества. Но не в Петербург. Потому что Петербурга она боялась еще больше чем Эльблонга с Меншиковым.

Она уехала домой к родителям в Вольфонбюттель, в милый ее сердцу с детства родной дом – замок «Зальцзаум», не предполагая, что будет потом.

3

Дочь приехала домой!

Но когда первые, самые горячие радости по поводу приезда обожаемой Шарлотточки миновали, и она рассказала, вся в слезах, почему приехала, радость родительская исчезла немедленно. Отец Шарлотты – Людвиг-Рудольф, Великий герцог Брауншвейгский, человек и образованный, и умный, и опытный, сразу понял, что «отъезд» его дочери от мужа может обозлить царя. А это – уже скандал. И перерыв в поступлении столь необходимых субсидий из Петербурга. И поэтому, хотя и после некоторых раздумий, но он сказал определенно, что ей нужно ехать в Россию.

Ослушаться отца дочь не посмела, но стала откровенно тянуть время, оттягивая отъезд под всякими предлогами: то ей неможется, то не все платья готовы, то нужных денег еще нет, то заболела любимая служанка, а без нее, здоровой, она ехать не хочет; то придумывалось еще что-нибудь, неважно что, лишь бы потянуть, остаться дома еще на месяц, на неделю, еще на два дня и т.д.

Таким вот образом Софии Шарлотте удалось протянуть с отъездом в сущности до весны. И, она, скорее всего, продолжала бы тянуть и далее, как вдруг…

4

Как вдруг в «Зальцзаум» приехал… сам царь Петр – тесть, сват и благодетель. Он приехал только с несколькими людьми; он изо всех сил показывал что заехал по пути, без причины, по-родственному. Но, думается, все же, что царь приехал по – тревоге, по письму. По чьему письму? Ответ на этот вопрос есть: скорее всего, по письму Меншикова. Потому что написать такое письмо – была прямая обязанность Александра Даниловича. Если бы Меншиков письмо не прислал, ему грозили бы не малые неприятности.

Но вот вопрос – что он в том письме написал? Автор не знает. Но догадывается. В письме Светлейший постарался изобразить негативно обоих: и Алексея, и Шарлотту. Но особенно досталось Алексею Петровичу, ибо Александр Данилович уже начинал реализовать собственную политику в отношении престола. Об этой политике у нас еще будет время поговорить позже.

А пока вернемся к визиту Петра к новым родственникам. Несмотря на неожиданность визита, его приняли очень хорошо. С этой стороны у свекра и свата никаких претензий не было и быть не могло. Претензии были к снохе, но их Петр ни в коем случае не должен был показывать . Показывать надо было совсем другое. Показывать надо было то, что за обеденным столом в Большой столовой Зальцзаума восседал не страшный и дикий властелин неведомой Московии, а приятный, сильный и веселый мужчина, от которого не исходило никакой опасности.

– Боже мой, как у вас здесь хорошо! – говорил царь, оглядывая стены и потолок Большой столовой. – Тихо, покойно. Никакого шума. Из под родительского крыла выбираться не хочется… Так, да? А ведь надобно. Алексей мой – мальчик не плохой… Денег, правда, держать не умеет еще. Но молодые – все не умеют. А как денег нет – вот она и туча на небе. Ведь так? Я это понимаю.

Петр продолжал говорить что-то успокоительное на своем полу голландском – полунемецком языке, который, хотя и с напряжением, можно было понять. И София Шарлотта глядела на гостя чуточку со стороны (впрочем, он и к ней поворачивался довольно часто) и думала, что, пожалуй, что и врет отец, рисуя Алексея мягким, легко уговариваемым человеком, который и гневаться как следует не умеет, и поэтому очень часто молчит. Все – неправда. Умеет Алексей и громко кричать, и ногами топать в гневе, и тарелки дорогие об пол колотить… Все умеет.

Но Бог мой, как же хорош был царь в тот раз в Вольфонбюттене! Он смеялся и шутил не переставая, называл ее Софию Шарлотту «милой доченькой», рассказывал о том, как бурно строится Петербург, и что непременно наступит то время, когда в новую русскую столицу будут приезжать с великим удовольствием, и жить в ней будет не хуже чем в Амстердаме или даже в Париже.