Отец и сын

Итак, она лежала и размышляла. Прием был хорош. Начало неплохое. Хорошо так же и то, что Алексис скоро приедет. Очень хорошо и то, что жить они будут при немалом числе свидетелей – от пробуждения до отхода ко сну. На супружеские раздоры останется только ночь. Но и ночью они должны постоянно помнить, что за дверями всегда полно наушников. Поэтому надо изображать благополучную жизнь благополучных супругов. Иначе Его Величество будет очень недоволен. Она не должна этого допустить. Тем более что Алексис боится отца – как огня. Даже больше. Он перед отцом буквально трепещет. Это она поняла еще до свадьбы. Следственно, надо как можно реже уединяться. Следует постоянно заботиться о том, чтобы они днем вдвоем не оставались. Что бы всегда рядом был кто-то третий. Тогда Алексис будет, хотя и против своей воли, удерживаться от ругани. Это – во-первых. А во-вторых, еще вопрос – кто родится. Если Бог даст сразу сына, это будет лучше всего. Тогда дед внука в обиду не даст, а значит и сноху защитит. Хуже, если родится девочка. Тогда придется терпеть еще – до вторых родов. А если и тогда девочка, то и до третьих. И более. «Пока сына не рожу… Ужасно… Долго ожидания я не выдержу».

От острой жалости к себе София Шарлотта горько заплакала. И утешить ее было некому. Но слезы неожиданно помогли. Она уснула. Это произошло уже во второй половине дня. Снилось ей бесконечная дорога лесом, которой она ехала действительно совсем недавно в Польше. Было тихо и покойно. То была местность полного контроля русских войск. Шведами даже и не пахло. И вдруг в этой тишине послышались громкие и злые мужские голоса: «Где она? Где она?» «Ах, – подумала она не проснувшись еще. – Это разбойники. Какой ужас. Они убьют меня!»

И она проснулась в страхе.

13

Но это были не разбойники. Это был он, Алексис – в пыльном и грязном дорожном плаще. И обнимал он ее, сонную не снявши с рук даже перчаток, что было очень даже неприятно и неприлично. Но в дверях спальни уже теснились любопытствующие, и надо было немедленно изображать обоюдную радость. И София Шарлотта не нашла ничего лучшего, как засмеяться весело, потрепать его за ухо, воскликнув: «Ах Вы шалунишка! Где Вы пропадали столь долгое время!» И поцеловать. Так что на публику все было сыграно прекрасно. Это главное. И она была довольна.

Не прошло и часу, как ее свели вниз, в столовую, где уже ожидал ее, показывая нетерпение, вымытый и чисто одетый Алексис.

К столу вышли так же Екатерина и царевна Наталья Алексеевна, очень похожая лицом на брата-царя.

Все пока было очень хорошо. И ужин был хорош. И общая беседа текла тихо и неспешно. И лакеи за спинами знатных едоков дело свое лакейское делали отменно. Можно было даже вообразить, что обедаешь в Дрездене, или в Берлине, или даже в Париже.

Но время от времени София Шарлотта посылала мужу тревожно-внимательные взгляды. Как-то все станется, когда они будут вдвоем? Ведь из головы не выходил башмак, который он швырнул в нее и удачно попал…

Между прочим, Алексей Петрович – тоже, хотя и весел был, и разговорчив, и глядел на жену влюбленными глазами, – тоже… думал. О чем? А кто его знает, о чем он тогда думал…

Хотя уже тогда нашлись бы люди, которые много чего могли бы рассказать о пока еще неясных тайных помыслах Алексея Петровича. Просто так или за посулом не рассказали бы, а вот под кнутом язык бы у них развязался. Таким образом, каким он практически развязывался в действительности, когда в 1817 году в жизни царевича наступило время пыток. В 1712 и даже в 1713 году до этого времени было еще далековато. Но в любом случае – больше всего рассказали бы слуги, рядом с которыми Алексей Петрович помыслов своих не скрывал, и в выражениях – не стеснялся.

Вот один такой случай. Лакей царевичев, Иван по прозвищу Большой, был случаю сему свидетель – от начала и до конца.

14

Случай произошел в то время, когда свадьбу в Торгау уже сыграли, царь-отец уехал, и сам Алексей тоже собирался ехать – к А.Д.Меншикову в Эльблонг. Настроение у Алексея Петровича было отвратительным.

Завтракали. Иван Большой прислуживал Алексею и Шарлотте и просто не мог ничего не слышать.

Нагрузившись сверх меры свежим немецким пивом, которое, как мы уже знаем, очень любил, царевич вдруг принялся громко витийствовать по-русски, в то время как жена его, ни слова по-русски не понимавшая, напряженно сидела против него и молчала – с непроницаемым лицом.