Отец и сын

С точки зрения царя Петра – так нужен, и даже очень. Он как бы закрывал вопрос о Евдокии; он должен был положить конец слухам о невинно страдающей царице. Вина ее есть, вот она, прописана в манифесте, и надо полагать, Петр испытал в связи со всем этим не только немалую злобу, но и не малое душевное облегчение.

А Евдокию наказали ссылкой. Правда, что в связи с ее делом Федор Пустынный, юродивый Михайло Босой и Степан Глебов были казнены, но это уже не главное для Петра. Главное – что бывшая жена свое получила.

21

С момента казни Глебова главные события описываемого нами сюжета происходили уже в Петербурге. И все шло пока спокойно. Новых казней не было. Царевич свободу не терял, жил без оков и явных сторожей, виделся – чуть ли не каждый день с отцом, много раз был приглашаем им обедать… Кажется – все ясно и спокойно. Но поселиться в «своем» доме – в том, где жили они с Шарлоттою, когда она первый раз приехала в Санкт-Петербург – ему не позволили. Кто не позволил? Царица-крестница Екатерина Алексеевна, а значит, и батюшка.

Поселили царевича на «Шехтинговом дворе» – в доме высоком и прочном, с крепкой оградой, который, кажется, как нельзя лучше подходил для содержания подследственного сына. Впрочем, повторим, по приезде в новую столицу Алексей Петрович тягот следствия не ощущал и был полностью уверен в том, что его не накажут, ибо батюшка обещал разрешать жениться на Ефросинье и он спокойно будет жить с нею в деревне в безопасности, а далее что Бог даст…

Правда, временами Алексей всетаки думал о тех, кто уже был пытан и даже казнен по его делу, но он быстро отгонял стыдные для себя думы. Впрочем, и в розыске наступило некоторое затишье то кто-то даже из судий думал что на этом все и кончится. Но, оказывается, что делу было дано только некоторое замедление. И вызвано оно было тем, что еще не приехала в Санкт-Петербург Ефросинья.

22

Надеемся что читатель не забыл, что Ефросинья поехала домой своею дорогою, без Алексея. Двигалась она не торопясь, часто, как ей советовал в письмах царевич, делала остановки и отдыхала, иногда по неделе и более. Все это – по причине беременности. Августейшего ребеночка нужно было сохранить. В половине февраля она только приехала в Берлин, ни о чем для себя опасном не подозревая.

Здесь, как полагает автор, имеет смысл сделать допущение. Впрочем, автор читателю ничего навязывать не смеет. Читатель имеет полное право этому допущению и не верить. Но автор – верховный распорядитель сюжета – полагает, что описываемый ныне эпизод (допущение) не только мог иметь место, но и действительно был.

Случилось это еще в Неаполе. Петр Андреевич Толстой нашел случай увидеться и переговорил с Ефросиньей без свидетелей. Когда конкретно произошел этот разговор, и в каких реальных обстоятельствах, автору не важно. Разговор был негласный. Но был. И скорее всего – незадолго до отъезда из Неаполя в Бари – на поклонение к мощам Николая Чудотворца.

Вот он, этот разговор.

23

– Все ли собрала царевичево?

– Все. А у него из одежи не так много. А оприч-то у нас ничего своего, почитай, и нету.

– Знаю… Не боишься ехать-то?

– Не боюсь… А чего мне бояться? Царевич вон обещает ожениться. Я чаю, царь-то батюшка его, знамо дело, помиловал… Так мне ли бояться?

– Помиловал, думаешь?

– Ну. А то, как бы он поехал? Не поехал бы…

– И ты бы осталась?

– И я бы…

– Скажу тебе отай что-то…

– Че?

– Че, че… Царевича царь, может, и помиловал… А розыск все одно будет.

– Неуж-то?

–Будет, будет всенепременно… Искать будут тех иных-прочих, кои Алексею помогали. Ведь и ты, я чаю, тоже помогала?

– Ну. Помогала. И по утрам иногда одеться помогала… И ночью – тоже помогала…

– Вижу. Допомогалась. Когда рожать-то?

– Когда Бог даст. Весною не то. Может, в апреле…

– А что с ребетеночком будет, знаешь ли?

– Ты чаешь – не отдадут?

– Отдадут, не отдадут – не ведаю. Я ведь не ясновидец. Но ведаю. что ты непременно должна сделать… Чтобы отдали.

– Что?

– А то. О чем бы тебя ни спрашивали – говори, как есть и было – без утайки. А для сего надобно тебе все до чиста вспомнить – что, и когда, и кому – царевич говаривал – об отце, али о чем другом, что к розыску пригодно будет. А и того лучше – утаить какие черновые письма его к кому… Может к цесарю, может в Рим, может еще куда… Чем больше доподлинно вспомнишь, али писем покажешь – тем тебе и лучше будет. И ребеночка получишь… Ну, как, уразумела?

– Уразумела… Ахти, матерь Божия, царица небесная! Ведь он нынче утром и наказал мне, немедля какие-то письма пожечь!

– А ты те письма глядела?

– Ну.

– Чья рука?

– Евойная.

– Так ли?

– Ну. Я его руку знаю.

– И что же ты? Пожгла?

– Нет… Не пожгла…

– А куды дела?

– Так лежат…

– Спрячь немедля!

– Спрячу…

– Смотри за ними крепко. Царевича – все одно не накажут, раз отец ему Богом обещался… А ты чрез те письма выгоду изрядную получить можешь. Даже и спасешься…

Таков, скорее всего, был этот разговор.

И ехала Ефросинья домой не торопилась. Выполняла приказ царевича чаще отдыхать, беречь плод, потомка его – не ясно пока, какого – венценосного или простого.

24