Отец и сын

Что же касается князя Василия Владимировича Долгорукова, то благодаря усилиям старшего в роде Якова Федоровича, авторитет которого в глазах царя был очень высок, Василия не пытали и жизни не лишили, приговорив только к конфискации имущества и к ссылке в Соликамск. Хотя вина Василия видна была определенно: он вместе с Кикиным обсуждал вопрос о бегстве, а еще раньше – о пострижении царевича в монахи.

Кикин был колесован 17 февраля. Петр обязал сына при казни быть. О чем думал при этом царевич – можно только догадываться. Как пишет И.М. Костомаров – «на другой день после казни истерзанный Александр Кикин лежал на колесе еще живой; царь подъехал к нему, слушал как он стонал, вопил и молил отпустить душу его на покаяние в монастырь. Но монастырь он не вымолил, хотя, видимо, даже царя проняли вопли Александра Васильевича. Повелитель снизошел: велел прекратить Кикиновы муки и главному виновнику, наконец, отрубили голову и надели ее на кол. Царь был видимо удовлетворен. Произошло это 18 февраля.

В тот же день отец и сын в одной карете выехали в Петербург; а за ними везли два десятка еще живых подследственных.

Розыск продолжился уже в новой столице.

16

Очень скоро, однако, и Петру, и его верным следователям и вызнавателям стало вполне ясно, что слуг, Кикина и князя Василия Владимировича Долгорукова для сего государского дела маловато, и что надобны еще люди. Суздаль в связи с этим всплыл хотя и почти сразу, но не отчетливо и только после того, как Федор Дубровский рассказал о пятистах рублях, которые должен был передать матери от сына-царевича в монастырь, но не передал, убоялся.

И вот, уже девятого февраля, то есть на шестой день после того, как сын был официально лишен права наследовать царский престол, Петр пишет преображенскому капитан-поручику Григорию Григорьевичу Скорнякову-Писареву, своему доверенному человеку: «Ехать тебе в Суздаль и там в кельях жены моей и ее фаворитов осмотреть письма и, ежели найдутся подозрительные по тем письмам, у кого их вынут, взять за арест и привезть с собою, купно с письмами, оставя караул у ворот».

17

Визита капитан-поручика в Покровском монастыре никто не ждал. И поэтому в ходе обыска обнаружилось много интересного, о чем написал офицер Петру через три дня и прислал: что Евдокия не ходит в монашеском одеянии, а ходит в мирском и что есть подозрительные письма и люди. Особенно заинтересовали порученца царя «здравные» записи о здравии Великого государя и царя Петра Алексеевича и Великой государыни и царицы Евдокии Федоровны. А записи о здравии и многих летах Екатерине Алексеевне – не было.

Петр от этой информации пришел в ярость и приказал «бывшую жену и кто при ней… и кто ее фавориты, и мать ее привезти сюда, а перво разыщи, для чего она не пострижена, что тому причина и какой был указ… о ней, как ее Семен Языков привез и кто в то время был, и кто о сем ведает; всех забери и привези с собою».

Главной фигурой среди тех, кого привез из Суздаля в Москву Скорняков-Писарев, была, конечно, бывшая жена царя Евдокия. Изрядно струсившая, бывшая царица, буквально с того момента, когда капитан-поручик вывез ее из монастыря, стала упрашивать конвоира, чтобы он сделал остановку, дал ей возможность написать царю повинную и отправить ее вперед, с тем, чтобы повинная та пришла бы в Москву раньше, чем явилась бы сама провинившаяся. Григорий Григорьевич отказывался вначале, а после – снизошел.

Остановились они, скорее всего, во Владимире, на постоялом дворе. Она написала в повинной, что в бытность свою в монастыре монашеского обета не соблюдала, ибо лелеяла надежды на возвращение в Москву в качестве жены государской. Далее она клятвенно обещалась впредь быть монахиней и «бога молить за тебя, государя».

По нашим нынешним представлениям относительно бегства сына вины на матери никакой не было. Она не уговаривала сына бежать; она не собирала людей – ему в помощь. Суть дела прояснил юродивый Михайло Босой, который информировал следствие, что это он спроста, узнав от царевны Марии Алексеевны, что царевич бежал, сказал об этом Евдокии, а та ответила только, что царевичу «за границею будет лучше, проживет как в раю, а здесь бы его постригли». И все. Разве это вина? Нет, это всего лишь мнение.

18

В день казни Кикина уже допрашивали привезенных из Суздаля. Монахиня Каптолина, которая была в услужении у Евдокии – Елены, почта обмершая со страху сразу открыла связь Евдокии с братом своим Абрамом Лапухиным, а также с царевной Марией Алексеевной через юродивого Михайлу Босого.

19 февраля стала давать показания вторая привезенная Г.Г. Скорняковым Писаревым из Покровского монастыря монахиня, старица-казначейша Меремьяна.