Отчий дом

По правде говоря, Андрей все это рассмотрел уже потом, позднее. А пока…

— Прошу, знакомьтесь! — прогудел у него за спиной, входя в комнату, Карп Мусиевич. — Андрей Семенович Лысогор, студент, наш новый практикант. А это, — повел глазами в сторону блондинки, — учительница второго класса, Нина Алексеевна Чиж, студентка-выпускница Старгородского педагогического техникума, практикантка. А короче — просто наш Чижик…

— Ой! Карп Мусиевич! — игриво, явно с напускным возмущением, явно кокетничая, пропела блондинка, и Андрей сразу же узнал тот испуганный голос за дверью учительской.

— А это вот учительница первого класса…

И только теперь Андрей, отведя взгляд от блондинки, заметил и ту, другую.

— …самый молодой в нашем коллективе педагог, — продолжал Карп Мусиевич. — И, осмелюсь заверить, любимица всего коллектива, наша «гордая полячка», или, как непедагогично выражаются малыши, «наша Евка» — Ева Александровна Нагорная.

«Белянка и чернавка, — подумал Андрей. — Это они ворвались ко мне в учительскую».

Чернавка молча посмотрела в сторону Андрея и слегка наклонила голову. Ничто при словах директора о любимице педколлектива и пушкинской гордой полячке не изменилось на ее смуглом бледноватом личике. Еле заметно дрогнула лишь полная, красиво и резко очерченная верхняя губа. На один лишь миг вспорхнули длинные, густые ресницы, показав большие, темные, с синеватыми белками глаза. И в бездне этих непроглядно темных и, как показалось Андрею, грустных глаз сверкнуло что-то тревожное и пугливое. Сверкнуло и сразу же исчезло, спряталось под густыми ресницами, непонятно чем встревожив Андрея. И он, растерявшись, неожиданно для себя, будто его за язык дернули, спросил:

— А вы тоже…

Но закончить не успел. Чернавка, будто угадав его вопрос, бросила почти сердито, почти с вызовом:

— Я?.. А я «инкубаторная». — И вдруг вспыхнула таким густым румянцем, сверкнула такой бездонной теменью глаз и таким красивым вдруг стало ее одухотворенное этой вспышкой лицо, что Андрей словно бы даже онемел от восторга и удивления.

Голос у нее был грудной, глубокий и чуточку звенящий. И как и там, в учительской, снова отозвался в его груди каким-то странным, хрустально-серебристым звоном.

Так и ночевал он в том «директорском закуте» с неделю, а Карп Мусиевич все просил его не беспокоиться, потерпеть и подождать, пока возвратится какой-то неизвестный Андрею Григорий Стратонович, от которого и зависело его устройство. Почему именно от него, Андрей не особенно допытывался. Ему, собственно, было все равно. Он мог ютиться в этой комнатке и до весны. После ночлегов в хлевах Дробота или холодной осенью в степи, под скирдой соломы, с этим закутком можно было мириться, и еще как! Его не очень беспокоило и то, что в учительской весь день, с раннего утра и до позднего вечера, бывало людно, сама школа была уже тесноватой, еще дореволюционной, церковноприходской, потому и построена на пустой площади рядом с бывшей церковью. Было в ней лишь четыре класса. И конечно же никто из тех, кто ее строил, даже и подумать не мог, что очень скоро, через каких-нибудь два десятка лет, станет она тесной, что наступит такое время, когда не только в Петриковке, но и по всей стране будут учиться все дети, и что будет в ней уже не одноклассная ЦПШ[12], а семилетняя трудовая школа, чуть ли не гимназия по старым понятиям. И занятия теперь приходилось проводить в две смены в переполненных классах, состоящих из тридцати пяти, а то и сорока учеников. С утра первый — четвертый классы, а после обеда пятый — седьмой. К тому же пятых было два. Одним словом, в школе с утра до ночи было как в улье. И Андрею до поздней ночи негде было ни приткнуться, ни присесть. Да и это не беда! День зимний короткий, а ночь бесконечна. И остаешься ты на целую ночь один на всю школу. Читай себе на здоровье, заучивай французские слова и грамматические правила из учебника Нонны Геракловны, с которым так уже и не расставался ни в институте, ни здесь, и к урокам готовься, сколько душа пожелает. Хоть всю ночь… Ни люди ему не мешали, ни одиночество не угрожало. Неудобство было в другом: каждое утро Карп Мусиевич приглашает его на завтрак, каждый перерыв между сменами — на обед. И хотя «вольному воля», как он говорил, а все же и не пойти, остаться без обеда как-то неудобно, но еще неудобнее — пойти. Андрей хорошо знал, переживал — много хлопот причиняет людям! Знал и то, как трудно на скупых пайках и не такой уж большой зарплате живут они, учителя. Еле-еле концы с концами сводят. И, как говорится, бывало иногда густо, а иногда пусто. И не потому, что пословица пришлась к слову, а на самом деле, в буквальном смысле. Ну, пообедал раз-другой, а вот так, ежедневно… Как-то оно не то. И перед Алевтиной Карповной, хоть и она приветлива и гостеприимна, неудобно. В самом деле, не до столовников ей таких, как он, — работа на ее плечах, и ребенок, и муж. Да и кто он для нее? Совсем ведь посторонний, чужой человек…