Отчий дом

Андрей Семенович начал неторопливо переодеваться. Поудобнее перестелил постель, переложив подушку от окна к двери, и по своей давнишней привычке на всякий случай, чтобы никого зря не беспокоить и чтобы и его никто не тревожил без нужды, забрался на верхнюю полку. Лег навзничь, накрылся по грудь одеялом и, взглянув на незанавешенное, покрывавшееся тонкой морозной пленкой окно, уставился в потолок. И снова поплыла перед его раскрытыми глазами та далекая холодная зима с глубокими снегами и крепкими морозами, тот вечер, когда он, промерзший до костей, вышел из прокуренного насквозь и промерзшего, тоже насквозь, скрипучего вагона, до отказа набитого разнообразнейшим людом, детьми, мешками, деревянными, фанерными крашеными и некрашеными чемоданами, корзинками и узелками, и ступил на узенький, скользкий от неочищенного, затоптанного снега перрон, и острый, как бритва, ледяной ветер насквозь пронзил все его существо…

Воспоминания так увлекли Андрея Семеновича, что он и не заметил, как экспресс начал замедлять ход. Понял это лишь тогда, когда сквозь обмерзшее стекло раз, потом еще и еще ударило неожиданно близким светом. Экспресс, негромко звякнув буферами, остановился. Снаружи в окно купе упал неяркий ровный луч света. На широком, затянутом тонкой пленкой льда стекле четко проступил чернильный, четкий силуэт густо разветвленной ветки. «Берест!» — почему-то вдруг подумал, замирая от не совсем еще осознанной догадки, Андрей Семенович.

Где-то за стеной звякнуло. Видимо, открылась дверь вагона, и проводница откинула тяжелую железную пластину над ступеньками. Снаружи донеслись неясные голоса, непонятно было, приближаются они или удаляются. Тяжело стуча сапогами, звонко выстукивая железом о железо, проходил вдоль экспресса железнодорожник. Затем кто-то пробежал вдоль перрона, и вдруг в окно пробился высокий, хотя и приглушенный двойной рамой, не то женский, не то детский голос:

— Евка-а! Евка-а! В шестой вагон! Мама сказала — в шестой!

И этот голос, и это имя, произнесенное под его окном, вдруг будто ножом полоснули. «Берест…» — еще раз, сам не зная почему, подумал Андрей Семенович и тотчас же безошибочно помял: «Скальное… Станция Скальное…»

И в тот же миг куда и девалось щемящее настроение ясной печали. Болезненно дрогнуло сердце, на миг замерло и сразу же быстро, неровно забилось. А все тело пронзил горячий ток. Скальное!.. Густую тень на оконном стекле в самом деле отбросил берест, ветка которого оказалась между окном и фонарем. Тот самый берест, под которым стояли они в тот майский день, под которым и попрощались, не ведая… Собственно, он попрощался, не подозревая, что прощаются навсегда…

Первым желанием было спуститься с полки, что-то быстро на себя накинуть и выйти на перрон. Однако это продолжалось один лишь миг, короткий, как удар электрического тока. А потом расслабляющая скептическая мысль: «А зачем? Куда, для чего? Что я там увижу? Кто меня встретит?.. Кроме разве лишь этого давнего береста… Береста, который — может ведь быть и такое — совсем уже другой. Мало ли что могло здесь измениться, засохнуть и вырасти за эти долгие сорок два года! Возможно, что и от старой станции камня на камне не осталось. Ведь дважды прокатился по этим краям фронт. Да еще с какими — корсунь-шевченковскими — боями! И снег… Вон как густо падают, сыплются роями за освещенным окном снежинки! Валит и валит снег! Света белого не видно! Да и поезд как-никак международный экспресс, сколько он простоит на такой станции? Три, от силы четыре минуты. Не успеешь одеться, до двери добежать… И уже снова тронется…»

И Андрей Семенович усилием воли сдержал себя… Лежал, как и раньше, на верхней полке, в освещенном синим призрачным светом купе. Заложив руки за голову, смотрел на освещенное снаружи, перечеркнутое черной тенью кривых ветвей береста, затянутое ледяным узором стекло.

А в коридоре тем временем слышались чьи-то шаги и негромкие людские голоса. Ближе, еще ближе. Кто-то дернул и отодвинул в сторону дверь купе.

— Там что, никого нет? — спросил хрипловатый мужской голос.

— Кажется, есть, — ответил женский.

— Хорошо. Входи. Я вещи принесу.

В купе вошли двое — мужчина и женщина. И пока они внизу располагались, проводница привела кого-то третьего, кажется тоже женщину.

— Ну вот, — промолвила проводница приглушенным голосом, думая, наверное, что он на своей верхней полке спит, — женщины внизу, мужчина на верхнюю полку… Прошу ваши билеты, деньги за постель… Спокойной ночи!

Было уже, видимо, около одиннадцати часов вечера. Он сделал вид, что спит. А новые пассажиры, располагаясь, тихо переговаривались между собой в полутьме, не включая даже бокового света. Устраивались, как ему показалось, довольно долго, экспресс, тихо тронувшись сразу же после того, как они вошли в купе, давно уже мчался полным ходом. В потемневшем окне, в мутной сплошной темени лишь изредка, на один миг вспыхивали, сразу угасая, далекие, слабые отблески.