Отчий дом

С тех пор прошло свыше двадцати лет. И вот сегодня, в этот, что ни говори, все-таки счастливый для Андрея день встречи со своей юностью, он оглядывается назад без колебаний и раскаяний и так же смело и уверенно смотрит вперед. Теперь, после конференции в Хельсинки, невольно вспомнив не столь уж далекие времена, Андрей Семенович с еще большей силой ощутил всю пагубность деятельности империалистических политиканов, которых он разоблачал. Не случайно предано забвению, выброшено на мусорную свалку истории самое имя зловещего пуританина Джона Фостера Даллеса, не случайно канул в безвестность генерал в дипломатическом фраке Генри Кэбот Лодж, с позором вышвырнутый революционным народом из Вьетнама: народам мира чужды человеконенавистнические идеи этих и им подобных буржуазных деятелей. Народы мира с облегчением вздыхали каждый раз, когда в международных отношениях — благодаря последовательной миролюбивой политике Советского Союза — устанавливалась атмосфера доверия и взаимопонимания. Идеи мира овладевают все большим числом честных людей на планете. Однако и сейчас самоуспокаиваться, забывать о бдительности нельзя: на смену даллесам и лоджам приходят не менее опасные трубадуры антикоммунистических «крестовых походов» — все эти картеры и рейганы, бжезинские и киссинджеры с их приспешниками и выкормышами — бегинами и пиночетами. Но в конце концов и они окажутся на той же исторической свалке. Окажутся обязательно, неминуемо и неизбежно, потому что сегодня ряды борцов за мир ежедневно пополняются не сотнями или тысячами, а миллионами честных людей на всех континентах, вся планета наполняется могучим гулом неслыханных ранее мирных, непобедимых походов, остановить которые уже не дано никому.

Родным домом, пристанищем для Евы с того времени, когда оборвалась ее «генеральская идиллия», стала Средняя Азия, а человеческой средой — врачи и военнослужащие окружного военного госпиталя, по-настоящему интернациональный коллектив, состоящий из русских, казахов, украинцев, туркменов, узбеков, таджиков. Она десятилетиями врастала в эту среду, вросла прочно, и эта среда стала для нее привычной и родной. Пустила в нее глубокие корни, обзавелась еще одной родной могилкой на военном кладбище.

Андрей Павлович, видимо, перехвалил свою жену, хотя и был около двух десятков лет вроде бы крепким и бодрым. Хвалился, что жена «сшила» его надежно, не менее как на сто лет. Жил, работал, не жаловался, а потом все вдруг начало рваться и расползаться «по всем швам». Болезнь мучила его с полгода. Сделали ему за это время две операции… Хотя, вернее, одну. Потому что второй раз лишь разрезали и снова зашили. Оперировали другие, Ева уже не смогла, не нашла в себе силы. После этого недолго, но страшно мучили его боли, но он, как и прежде, держался, не раскисал. Перед смертью почти две недели Ева не отходила от него ни днем ни ночью…

Умер на ее глазах, тихо и спокойно в полном сознании, не оставив после себя ни детей жене, ни внуков родителям. Перед смертью просил ее, чтобы не забывала и по возможности поддерживала его старых родителей. Ева вызвала их телеграммой. Они прилетели самолетом измученные, бледные, едва держась на ногах. Успели только на похороны…

Теперь вот, два года спустя после смерти мужа, взяла двухнедельный отпуск, навестила их. Прожила две недели в Каменной Гребле, подбадривая совсем уже немощных пенсионеров. Старику восемьдесят шесть, старушке, некогда полной и круглолицей, а теперь сухонькой и тоненькой, как девочка, — восемьдесят третий. Для них эти две недели, говорили они, были сплошным праздником. Вместе встретили Новый год, а второго января, пообедав, выбралась в дорогу, нагруженная горой сельских гостинцев, и печеных, и вареных, и соленых, и копченых. И брать рук не хватает, и отказаться совесть не позволяет…

В Каменную Греблю добиралась с юга, из Старгородского аэропорта, а назад — не выдержала — захотелось поехать через Петриковку на Скальное, по той старой, хорошо знакомой им обоим дороге. Только на этот раз уже не пешком, а на колхозном газике, и не по заснеженному грейдеру, а по хорошо расчищенной шоссейке.

Двенадцать километров от Каменной Гребли до Петриковки промчались одним духом. Ждала этой встречи с таким неожиданно острым волнением, что даже сердце заходилось. А приехала — и не узнала. Вспоминала все, как тут было тогда и представлялось все эти десятилетия. Но газик, выскочив из ложбинки на заснеженный холм, остановился перед каким-то двухэтажным кирпичным зданием с цинковой крышей и широкими окнами, пока еще ничем не обгороженным.

— Приехали, — сказал молоденький водитель.

— Куда? — не понимая, спросила Ева.

— Ну, вы ведь, кажется, хотели в Петриковку?

— А где же она?

— Вот это и есть. Правление колхоза. Новая контора. Этой осенью достроили.

— А сама Петриковка? Школа на два крыльца… церковь, превращенная в клуб?..

— А вы что, товарищ подполковник, из здешних?

— Не совсем. Когда-то, в начале тридцатых, учительствовала…