Отчий дом

Ева двигалась вперед, не сбиваясь с темпа, не замедляя шага, в определенном, хорошо выдерживаемом направлении, лбом против ветра. Пробивалась сквозь эту сплошную массу до тех пор, пока не стала совершенно мокрой. Не знает, сколько времени, часов у нее не было, но она шла и шла, упорно держась против ветра, пока не почувствовала себя в сплошной белой темени. С тревогой подумала: карагача с белым конским черепом ей уже не увидеть, да и на спасительный красный огонек буровой в такой круговерти надеяться нечего…

Ветер становился все более упругим и сильным. Наконец начал как-то по-волчьи завывать. Разъярившись, совсем осатанел, наскакивал то спереди, то сбоку, а то и из-за спины. Ноги увязали во влажном снежном месиве и наливались усталостью. Тело охватила липкая, расслабляющая испарина. А она все шла и шла, стараясь держаться против ветра. Хотя он, усиливаясь, то и дело менял направление и выдерживать курс девушке становилось труднее и труднее.

Пробивалась сквозь буран уже час или два. Догадывалась, что над степной пустыней стоит уже глубокая ночь. Буран не унимался, и конца ему не было видно. Вокруг сплошная темень, под ногами ровное скользкое бездорожье. Ноги засасывает вязкое тесто, продвигаться вперед все труднее и труднее, а она все ощутимее устает.

И вот неожиданно задевает за что-то ногой, падает в снег, поднимается, снова споткнувшись, падая, больно ударяется плечом о что-то твердое и рубцеватое. Не поднимаясь на ноги, ощупывает вокруг себя руками и с удивлением убеждается, что занесло ее на какую-то каменную свалку. Куда?.. Ведь на ее ровном, как скатерть, пути до центральной усадьбы не должно быть ни единого камня!

Поднимается на ноги, на минутку останавливается и, подавляя страх, пробует сообразить, куда попала. И пока стояла и думала, начала ощущать, что не только она, но и ураганный ветер, будто натолкнувшись на какую-то преграду, яростно барахтается, пронзительно свистит, не в силах преодолеть эту невидимую преграду.

Ева ступает шаг и снова натыкается на камень. Ступает в сторону — и там то же, в другую — снова какой-то острый угол. Еще шаг — тут сплошная стена. Словно злой бес набросал на ее пути камней, кирпича или еще какой-то чертовщины.

Барахтаясь среди этого завала, Ева окончательно убедилась, что сбилась с пути и, что хуже всего, совсем обессилела. Зная, что останавливаться нельзя, — если остановится, одолеет сон, забвение, конец всему, — она, осторожно переставляя ноги, натыкаясь каждый раз на новые завалы и преграды, продвигается куда-то вперед, пока не натыкается на твердую стену и, ощупав ее руками, не убеждается, что перед нею каменное надгробие восточного кладбища. И только теперь вспоминает, что уже слышала от кого-то, будто в этих краях, в десятке километров от центральной усадьбы, сохранилось старинное, забытое кладбище. Почувствовав от этого открытия глубокое облегчение, Ева останавливается и прислоняется спиной к высокому, почти во весь ее рост, плоскому надгробию, защищаясь от холодного ветра на одну лишь минутку, чтобы только передохнуть и собраться с силами. Стоит и не замечает, как предательски, незаметно тело оплетает сонное, вяжущее забытье. Плывут перед закрытыми глазами какие-то видения, слышатся чьи-то приглушенные успокаивающие голоса, и ей становится тепло, уютно. И лишь один-единственный неугасающий фонарик где-то в подсознании не дает ей покоя. И она уже почти в бреду срывается с места, бросается на почудившийся ей голос Андрея. Падает лицом в снег, ощутив колючий холод, просыпается и тотчас же вспоминает, где она.

Единственной мыслью, единственным стремлением было — идти! Двигаться! Несмотря на все трудности и преграды, двигаться!

И она ступает между надгробий и поваленных камней. Падает и снова поднимается, ползет на четвереньках и затем снова поднимается на ноги, постепенно согреваясь и наливаясь еще более тяжкой усталостью.

В какой-то момент замечает, что каменные завалы кончились, что она снова на ровном месте, может встать на ноги и, по колено в вязком и скользком месиве, может двигаться вперед. Долго, невыносимо долго брела. Ночь, сутки, вечность. До тех пор, пока, потеряв последнюю каплю сил и сознания, не упала головой в теплую, пушистую снежную вату.

Проснулась она оттого, что кто-то словно перышком провел по ее щеке. Медленно раскрыла глаза и снова закрыла, ослепленная ярким, бьющим прямо в глаза светом. Полежала так какую-то минуту и потом, медленно привыкая к свету, снова осторожно взглянула из-под ресниц. Сквозь маленькое, замурованное инеем окошко красноватым косым столбом протянулся солнечный луч. Было это утро или вечер, понять трудно, да она над этим и не задумывалась.

Женщина с загорело-темноватым ласковым лицом следила за нею усталыми васильковыми глазами. В туго свернутых, гладко причесанных волосах седина. Густая сеточка тоненьких морщинок под глазами. И еле заметная теплая улыбка. На плечах у этой женщины стеганый, замусоленный на локтях ватник.

— Ну что, Евка? Будем, стало быть, жить?

Голос низкий, грудной. Потом тишина. И снова голос.