Отчий дом

Лыжи, почти не известное и совсем не используемое средство передвижения в его краях, парню сразу понравились. Кроме всего прочего лыжи давали ему возможность проводить долгое время наедине, часами петлять по лесным тропинкам и просекам, беззвучно, будто на лодке, скользя между высокими белыми сугробами, любоваться окружающей красотой и мечтать, думать, угадывать и загадывать наперед. За дорогой он не следил, как идти, не запоминал и даже не думал об этом. Просто, выйдя из санаторного подворья и сразу же нырнув в заросли молодого заснеженного ельника, ложился на курс проложенной лыжни и отдавался на волю свободного, легкого течения послушных лыж. Маршрут, казалось, каждый день новый, с каждым днем все более привлекательный, и вместе с тем постоянный, десятилетиями выверенный, с первого же шага, отдаляясь от санатория, в то же время уверенно направлял лыжника в тот же санаторий. Таких маршрутов по чистому, нетронутому снегу было проложено три — на десять, пятнадцать и двадцать пять километров. Все они начинались с одной точки в густом ельнике сразу за низеньким турникетом и, изгибаясь еле заметным для глаза полукругом, забирая постепенно влево и влево; приводили через несколько часов к тому же санаторному турникету. В первом, десятикилометровом, лыжня отклонялась от основного курса сравнительно совсем недалеко в ослепительно белую березовую рощицу, второй километров через пять огибал лесное, окруженное старым ольшаником большое озеро, а третий, еще дальше, пересекал темный, тихий, будто завороженный колдунами сосновый бор.

Обычно лыжники ходили здесь в одиночку, лишь иногда по двое и по трое. Андрею сразу же полюбилось ощущение уютного одиночества, затерянности в бесконечной чаще леса. Вокруг царит такая глубокая, такая торжественная тишина, что в ней незаметно растворяется и легкое шуршание лыж по сыпучему, сухому снегу. Идешь-плывешь, будто во сне, между стройных стволов-свечей с зелеными языками пламени вершин высоко над головой, между лапчатых ярко-зеленых молодых елочек, в веселом, сверкающем мерцании белых, разукрашенных пятнами-веснушками березовых рощ.

Таких ярко-зеленых елей, высоких и могучих сосен, густых, празднично чистых березовых рощ Андрей не видел отродясь. Даже не представлял себе, что где-то существует еще и такая сурово-величественная, торжественно-завороженная и таинственная лесная краса…

В этих глухих борах, полных тишины и покоя, среди ослепительно сверкающих снегов душа полнилась легкой печалью, тихой задумчивостью, человека влекло к воспоминаниям, к небудничным и высоким размышлениям. С каждым днем и каждым лыжным походом чувствовал себя Андрей все бодрее, сильнее, уверенней, все властнее, крепче начинало тянуть его к работе, к людям, к повседневным хлопотам и борьбе, в кипящий водоворот жизни. И там, среди этих боров, ему, юному парню, который уже успел испытать в жизни так много, дано было по-настоящему сосредоточиться, глубже задуматься над тем неохватным, бурным и непостижимым, что люди называют одним-единственным словом — жизнь…

Еще некоторое время из-за синих лесных глубин чудились такие знакомые и такие загадочно-таинственные девичьи глаза.

Самым красивым местом в окружающих санаторий лесах была большая березовая роща. Раскинулась она на изгибе самого длинного, двадцатипятикилометрового маршрута. Добрался до нее Андрей лишь в последнюю неделю своего пребывания в санатории, достаточно накопив уже и сил, и бодрости для такой дальней и длительной прогулки. Добрался, увидел белое, в серебре, зачарованное чудо, остановился и долго-долго стоял молча посреди сказочного безмолвия, чувствуя себя так, как чувствует, очевидно, верующий магометанин, впервые попав в свою святую Мекку… Видеть этот серебряный бор, встречаться с ним наедине каждый день стало с этого первого раза настоятельной душевной потребностью. И каждая встреча с ним, не утрачивая со временем ни капельки душевного восторга, рожденного первым видением ослепительно белых стволов, нетронуто чистых снегов и серебристо-синих, чеканных кружев инея, была для Андрея праздником. Выходя из густого темного ельника в это белое, праздничное сияние берез, Андрей невольно замедлял ход, стараясь как можно дольше растягивать эту встречу. Шел медленно, затаив дыхание, как будто боясь кого-то или что-то вспугнуть. Все эти окружающие его белокорые красавицы и на самом деле казались ему заколдованными живыми существами, русалочками, или просто притворяющимися такими лишь на одно мгновение, пока пройдет своей дорогой этот чужой юноша.

А потом, в один из дней, видимо уже попривыкнув к нему или просто забывшись, они и в самом деле ожили.

День тот был морозным и солнечным.