Отчий дом

А утром поднялась буря. Хозяин приказал, чтобы и духу Андреева близко не было. Такой работник ему не нужен — сорвал ему поездку на станцию, и теперь он, Матвей Дробот, должен хлопать глазами перед порядочными людьми… Андрей, конечно, этого не отрицал, он и в самом деле опоздал. Но кто же виноват, что так горько все сложилось! Однако если уж хозяин так хочет, то и он со своим не набивается. Пускай хозяин дает ему расчет, и он сам уйдет.

— А это какой еще расчет? — будто горячим жаром сыпанул Дробот. — Скажи спасибо, что так отпускаю. А то должен был бы еще за телку отрабатывать.

— Телку? Какую такую телку? — удивился Андрей.

— Рисованную! — аж затрясся Дробот. — Ту самую симменталку, которая на твоей бороне подкололась!

— Еще что-нибудь выдумайте!.. Лучше, хозяин, давайте расчет, не доводите до Рабземлеса!

— Можешь! Можешь и в Рабземлес! Да только ты в Рабземлес пойдешь, я — прямехонько в суд! Всеми своими драными лохмотьями не откупишься!

И в самом деле… Вдобавок ко всему случилось еще и такое. Кто-то бросил на огороде, за ригой, перевернутую вверх зубьями борону, а на эту борону впотьмах налетела любимая дроботова телка-симменталка. Сначала поранила ногу, а потом упала на зубья и проколола бок. И пришлось эту дорогую племенную телку прирезать на мясо. А оставил эту борону в огороде еще несколько дней назад якобы он, Андрей. Ведь именно он в тот день бороновал вспаханный под зябь участок огорода на берегу реки. Вот и получается, что не кто-нибудь иной, а именно он и оставил, да еще и вверх зубьями!

— Да сгорела бы она, ваша борона, вместе с телкой! — воскликнул ошарашенный такой новостью Андрей. — Я в тот день навоз возил, а ваша борона мне и не снилась! Давайте лучше расчет, а то…

— А то что?

— А вот тогда увидите!

— Так ты еще грозить? Вот прикажу кнутами за ворота выгнать, да еще и собаку натравлю!

— Попробуйте!

— А вот и попробую! Что тогда?

— Увидите!

— Что, что я увижу? Висельник ты, голодранец, что я увижу? Или, может, в милицию, в допр захотелось?

И тогда в глазах у Андрея потемнело, какая-то горячая волна ударила в голову.

— Не те времена, дядька, чтобы я на вас целое лето задаром спину гнул! Лучше по-хорошему расчет давайте, — не произнес, а прошелестел хрипло, делая ударение на слове «по-хорошему», — чтобы потом не раскаивались!

— Как? — захлебнулся от ярости Дробот.

— А вот так! Чтобы не пошли все ваши хлева да риги дымом!

Глаза Дробота полезли на лоб, лицо побледнело.

— Что-о-о?! — Он стоял какой-то миг, то ли испуганный, то ли растерянный, не находя слов, а только хватая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег.

Наконец он все-таки пришел в себя. Кричал на весь хутор, обзывал разбойником, поджигателем, висельником, похвалялся в тюряге сгноить, но расчет, каким уж он там ни был, в конце концов все-таки дал. Вероятнее всего, с перепугу. Видимо, все-таки поверил парню.

Да и неудивительно. Ведь Андрей произнес это «чтобы потом не раскаивались» с такой холодной яростью, с таким искренним отчаянием в голосе и с такой убежденной, неотразимой решительностью, что Дробот и в самом деле подумал: кто его знает, пока там суд да дело, а он впрямь возьмет да и пустит красного петуха! Разве от такого волчонка убережешься? Лучше уж уступить!..

И уступил.

Он, Андрей, и тогда, и значительно позднее, когда вспоминал об этом, не мог понять: что с ним тогда происходило и как бы в случае чего поступил он на самом деле? Кто знает, думал-вспоминал через десятки лет, тогда такое отчаяние охватило, такая страшная безнадежность, обида, что… и в самом деле, глядишь, поджег бы! Ведь не был он тогда ни известным дипломатом, ни признанным ученым, был просто бедняцким пареньком, ослепленным болью, ненавистью и обидой… А может, тогда-то и взял разгон в большую жизнь? С этой схватки с мироедом, с кулацкого хлева с теплым духом коров, запахом сухого сена и навоза. И прежде чем лакомиться супом из черепахи, пробовать французские коньяки, учиться в высоких институтах, спорить с Кэботом Лоджем, а то и с Даллесом, он на собственной спине испытал кулацкую дипломатию собственника, отведал сухого и черствого батрацкого хлеба с остями, немало потоптал босыми ногами промерзшие черноземные комья да запорошенное осенним инеем жнивье, перебросал сотни пудов тяжелого перегноя, походил в борозде за чужими плугами, мысленно произнося для разрядки выученные в школе любимые стихи, сталкивался лицом к лицу с «культурными» и просто жадными кулаками, закалял свой характер, обретал опыт, силу и уверенность…