Отчий дом

…Ничто на свете не повторяется. В одну и ту же воду дважды не войдешь, сказал древний философ. А течение времени подобно течению реки, воды его бегут, не останавливаясь ни на минуту. Он же, Андрей, с той минуты, как попал в родные края, подсознательно надеялся все-таки войти, нырнуть в прежнюю реку, встретиться лицом к лицу с давно отшумевшей юностью. И такой острой, такой возможной казалась эта надежда, что в первый миг он и в самом деле поверил, что невероятное, невозможное случилось.

Какое-то время сидел ошеломленный, воспринимая все окружающее будто сквозь сон. Смотрел на женщину широко открытыми глазами, узнавая и не узнавая, а лишь догадываясь… Смотрел и не мог произнести ни слова.

Наконец, подобно пловцу, стряхивающему с себя воду, удивленно коротко тряхнул головой и выпалил:

— Нет. Тут… без чего-нибудь крепкого не обойтись!

Понимал, что говорит невпопад, но остановиться не мог.

А она, подполковник медицинской службы, наполнила рюмки рубиновой жидкостью, и они опять молча, не чокаясь, выпили.

Потом оба, не слыша ни грохота колес, ни ритмичных толчков вагона, некоторое время остро и внимательно всматривались друг другу в лицо.

Наверное, впервые за много лет Андрей был застигнут врасплох и по-настоящему растерялся от неожиданности, не в силах сразу овладеть собой. В голове бестолково билась лишь какая-то пустая фраза: «Дважды в одну воду не войдешь… Да, дважды в одну воду не войдешь…» В самом деле, наяву все это происходит с ним или всего лишь продолжение его вчерашних воспоминаний-видений, взбудораженных нервов и ночных путаных снов?..

Еще раз встряхнул головой, неизвестно чему больше удивляясь, этому неожиданному видению или же полной атрофии его «дипломатических рефлексов», его выработавшейся за многие годы привычки — ни при каких обстоятельствах не теряться и ничему не удивляться.

А тем временем видение не исчезало, не развеивалось. И разница между тем образом, который не давал ему покоя все эти дни, в особенности же в прошлую ночь, и живой, реальной женщиной была такой разительной, что наконец он начал воспринимать реальность происходящего. Как же им теперь обращаться друг к другу — или, вернее, как ему теперь обращаться к ней — «ты» или «вы»? Понимал как-то словно бы со стороны, подсознательно, что это не имеет никакого значения, что не это сейчас важно. И все же чувствовал, что именно от того, как они обратятся друг к другу, в данную минуту зависит «все». Хотя что означает это «все», не знал, да и не пытался понять. Он понял другое: увидев и узнав его значительно раньше, она уже успела прийти в себя от неожиданности и теперь, находясь в значительно более выгодной позиции, с едва сдерживаемым женским любопытством наблюдала за тем, как он будет вести себя в данной ситуации, и в помыслах не имея хотя бы словом помочь ему.

Под этим ее насмешливо-грустноватым взглядом он терялся все больше и больше. «Вы» или «ты»? Откуда? Где?.. Почему?.. А почему, собственно, он должен расспрашивать ее об этом? По какому праву? Ведь перед ним сидит почти незнакомый, собственно, совершенно чужой человек! К тому же он абсолютно ничего о ней не знает. Не знает или забыл даже ее отчество! Это открытие окончательно ошеломило его. Ошеломило и вызвало неожиданно острую досаду, даже злость… На себя, на нее, бог знает на кого. От этой злости или от рубинового напитка в голове зашумело. И все вокруг стало вдруг реальным, привычным, будто рассеялся туман перед его глазами. И оно, это неожиданное явление — женщина в форме подполковника медицинской службы сидела перед ним, живая, реальная, с пышной копной черных, пронизанных белыми ниточками седины волос. Смотрела на него грустно, чуть насмешливо, испытующе большими темными глазами. Над верхней, красиво очерченной губой едва заметно темнел пушок. Сквозь сероватую матовость полного, чистого лица пробивался от волнения или от калиновой настойки слабый румянец. Она смотрела на него молча, словно изучая. Потом легким движением пальцев расстегнула две верхних пуговицы на воротнике гимнастерки. Шея у нее была высокая, гладкая, точеная. Ударила в глаза по-девичьи чистым белым блеском.

Так и не дождавшись от него слова, она снова заговорила первой:

— Ну, так что же… Неужели она так страшно, до неузнаваемости изменилась, та петриковская «инкубаторочка», что бывший старгородский студент-практикант так и не может ее узнать?

— Нет, почему же? — только теперь глухо выдавил из себя Андрей Семенович. — Почему же? Вот только, помню, не медиком, а великим педагогом мечтала стать та девушка.

— Да и он ведь, кажется, не помышлял о карьере дипломата.

С тех пор как они внезапно и совершенно неожиданно для него расстались, прошло много лет. Расстались совсем еще юными, чуть ли не детьми, так с той памятной весны тридцать первого года ни разу и не встретившись, не обменявшись ни единым письмом и, собственно, ничего на протяжении всех этих лет друг о друге не зная.