Отчий дом

— Гм… — посерьезнел на миг Степан Петрович. И сразу же улыбнулся. — Гм… Так ты что же, случайно не из тех, не из бывших?

— Нет, Степан Петрович, — поняв его шутку, повеселел Андрей, — скорее уж из будущих!

— Гм… А я было подумал… Ну, и как же ты понимаешь, разговариваешь, читаешь?

— Читаю и кое-что понимаю. А чтобы разговаривать… В Петриковке нет условий для такой практики.

— Ну, уже и то, что, читая, понимаешь… У меня вон сын немецкий в семилетке изучал. Школу окончил, в свидетельстве по немецкому «хорошо», а на самом деле только «васисдас» и ни шагу дальше. А ты как? В школе или уже в институте?

— Учительница у нас была…

В нескольких словах Андрей рассказал о Нонне Геракловне.

Степан Петрович выслушал, задумался, помолчал.

— Ну что же, — заговорил он чуточку погодя, — среди них, интеллигенции, тоже много таких, ну, сознательных, что ли. А мы с тобой, Лысогор, раз уж так, поменяем, видимо, боевую позицию. У тебя там со стажем комсомольским как? На пять лет натянешь?

— В августе исполнилось четыре. Выходит, пошло на пятый, — ни о чем не догадываясь, ответил Андрей.

— Если пошло, тогда пять или пятый уже не имеет принципиального значения. Поступил, понимаешь, такой, как бы его назвать, вызов, что ли. Отыскать в округе таких, понимаешь, способных хлопцев. Чтобы охочи были к учебе и особенно со склонностью к изучению иностранных языков. Вот в Старгороде, в институте, и вспомнили о тебе.

От этих неожиданных для него слов Андрей на миг насторожился. И с удивлением почувствовал такое, о чем, казалось, до этого вовсе и не думал: почувствовал, как ему сейчас трудно и еще труднее в дальнейшем будет жить и работать в Петриковке, где жили, были, ходили они вдвоем, и как ему хочется куда угодно, лишь бы только подальше от всего того, что каждый день и каждый час будет напоминать ему о Еве. Он вдруг ясно понял, что у него нет ни малейшего желания быть директором, жить в директорской комнате, в которой он впервые встретил ее, и что ему даже страшно будет оставаться одному на целую долгую ночь в тех самых стенах, в которых смеялись и плакали им обоим соловьи и где на каждом шагу все и всюду будет напоминать ему о той зиме, тех снегах и той незабываемой весне.

— Дело, понимаешь, нужное, — продолжал тем временем Степан Петрович. — На пост директора мы бы, в конце концов, подыскали тут и кого-нибудь другого. Такого, который проявлял бы способности к учительствованию. Мог бы, в конце концов, быть им и ваш физик, как там его… Мина Фокич или тот же химик Маслюченко, потому что тут, понимаешь, не шутки. Москва. Коммунистический вуз.

Сердце Андрея дрогнуло, оборвалось и покатилось куда-то вниз, в холодную бездну. Хлопец даже голову в плечи втянул. Москва. Коммунистический вуз. Все это так неожиданно, так невероятно. Страшно подумать! Да не снится ли ему все это?

— Явиться на экзамены… октября… — глухо, будто сквозь вату, доходил до Лысогора голос Степана Петровича. — Приложенную здесь программу… объем знаний… требований к вступающим… Ознакомление… Если по плечу, вытянешь, то, в конце концов, ты имеешь возможность еще малость и подзубрить, подготовиться. Думай и… Наши, пролетарские, рабоче-крестьянские… собственные, понимаешь… Вот так.

Готовился Андрей лихорадочно, неутомимо, день и ночь. Появилась новая — да еще какая! — цель в жизни. Готовился весь этот месяц до умопомрачения по приложенной к письму программе. О том, чтобы отказаться, не поехать, не могло быть и речи. Хотя и испугался в первую минуту, однако виду не подал, согласился.

Школу Андрей передал физику Мине Фокичу.

С Петриковкой, собственно, не прощался. Знал обо всем в селе один лишь Никон Тишко. Организовал Лысогору попутную подводу и сам проводил за село, на скальновский шлях. Андрей с ним попрощался на скорую руку, почти шутя, «чтобы не сглазить». Выезжал, будто на несколько часов в Скальное, без сожалений и вздохов. Романтический флёр приглушенной тоски, горечи и щемящей боли придет к нему потом, с течением времени. А пока действительно без сожаления и вздохов, но и без какого-то облегчения, без того «хоть к черту на рога, лишь бы не здесь», которое охватило его в кабинете Степана Петровича. Да и вообще рано еще было прощаться и строить какие-то там устойчивые и долгосрочные планы на будущее. Он ведь не знал и даже представить себе не мог, как встретит его Москва. И кто знает, не придется ли еще возвращаться назад. Сюда или скорее в Старгород, в институт. Кроме того, он был по-настоящему ошеломлен всеми событиями, переменами, подготовкой и переживаниями.