Остров, зовущий к себе

 — Кстати, мне тоже надо будет забрести на него, — внезапно сказал отец, — старинный приятель будет проездом, звонил мне в Москве, давно не виделись.

 «Ловко придумал — не подкопаешься!» — подумал Валера, и словно острый нож вошел в его тело.

 — А между прочим, — сказал Ярослав, вставая, — один человек, ваш старый знакомый, на все сто использует ситуацию, сложившуюся на дебаркадере.

 — То есть? — вскинул голову Кирилл.

 — Сходи на палубу.

 Кирилл вскочил из-за стола и бросился к двери. За ним и другие, все, кроме Василия Демьяновича, завертывавшего остатки снеди в бумагу.

 Спускаясь по трапу из своей комнаты, они услышали громкий голос Кирилла:

 — Мало, дерешь! Продешевишь! Жена недовольна будет!...

 Выйдя на палубу, они увидели своего рыбачка. Он сидел на корточках возле разостланной у ног тряпки, на которой лежало несколько окуньков, плотвичек, ершей и одна скользкая пятнистая щука. Некоторые рыбы были еще живы, вздрагивали и судорожно хватали воздух. От рыбачка сильно попахивало спиртным, и он что-то говорил с хрипотцой Кириллу и жильцам дебаркадера.

 Увидев Зойку с Валерой и его отца, Кирилл вызывающе спросил у них:

 — А вы не хотите купить? Трешка полкило... Всего-навсего!

 — Не хотим, — отрезал отец.

 Павел Михайлович развел руками:

 — А ты ждал чего-нибудь другого?

 — Не ждал, но и не думал, что он докатится до этого!

 — Ну тогда устрой дискуссию с ним, авось что-то докажешь...

 — Нет уж, спасибо.

 И тут они услышали, как с берега им кричат и машут руками те самые студенточки, раздобывшие где-то червей Ярославу:

 — Идите скорей, открыли часовню!

 Все, кто был на палубе, тотчас ринулись к сходням: так не терпелось заглянуть внутрь часовни Успения, которая с утра до вечера маячила перед глазами.

 Когда Валера вошел в нее, первое, что бросилось в глаза, — Павел Михайлович и отец стояли рядом и, о чем-то вполголоса переговариваясь, рассматривали «небо» — центральный медальон и шестнадцать ярких икон с ангелами, летавшими меж декоративных звезд. Все-таки хороши они были, красивы и сказочны, эти древние картины на дереве, как советовал их называть Кирилл. Странно, но хороши! Что-то сползло, исчезло, сдернулось с Валериных глаз, и он увидел уже не грубый примитив, а свежесть, необычность, праздничность цвета.

 В часовне был знакомый по ансамблю экскурсовод с указкой: он рассказывал, а молодая женщина переводила на незнакомый язык небольшой группе иностранцев, и они восхищенно покачивали головами.

 — Пошли, — Зойка коснулась пальцами руки Валеры. — Все одно и то же, ничего нового.

 — Подожди, я сейчас...

 Валера не столько слушал голос экскурсовода, сколько пытался расслышать, о чем отец разговаривает с Павлом Михайловичем. Они говорили о треугольных иконах, размещенных в углах, с аллегорическими фигурами: каждая обозначала сторону света — север, запад, юг, восток...

 — Красиво в ней, — сказал Валера, выходя из часовни.

 — Очень, — Зойка нараспев зевнула. — А снаружи и не скажешь, сарай сараем, только с крестиком... Что бы нам такое придумать? Нельзя же все время...

 Она не договорила, потому что за спиной послышался голос Павла Михайловича:

 — А мы с Кириллом решили еще на недельку остаться здесь — когда опять вырвешься. Живешь в полном окружении воды, неба, дерева, бескрайних пространств...

 — И тишины, — добавил отец. — Здесь начинаешь понимать, что такое тишина и как она бывает нужна человеку.

 — Да, от нее здесь никуда не денешься! — подтвердил Архипов-старший. — Оглушает, забирает всего и поневоле остаешься наедине с собой.

 «А ведь это верно», — согласился Валера, внимательно слушая их. Никогда он столько не думал, как здесь. Такой уж это был остров. Ему вспомнились слова Жени: «Просторно здесь. Молчаливо. Задумчиво. Словно остров думает о чем-то». Думает! Точней и не скажешь.

 — И эта тишина возвращает истинную цену тому, о чем ты забыл в шумной сутолоке и суете, — продолжил мысль Архипова отец, — восстанавливает смещенные масштабы, и здесь до тебя начинает доходить, что в жизни крупное, а что мелочь... — Голос у отца слегка напрягся. — Ты не пойдешь к теплоходу?

 — А что на нем делать? Разве что купить снеди.

 — Ну с этим справится и твой Кирилл. — Валера вдруг подумал, что отец, наверно, не хочет и даже отговаривает Павла Михайловича идти к теплоходу, потому что уж Архипов-то, конечно, знаком с Андриевским, может увидеть с ним отца и помешать встрече.

 Судя по всему, сейчас отец пойдет переодеваться.

 Все-таки он решил. Да, да, решил...

 Все-таки он не понял, что это унижение — идти к высокопоставленной особе и представляться в надежде на покровительство, что есть в этом что-то несолидное, жалкое, а говоря попросту, холуйское. Надо не так, надо иначе, как-то по-другому все делать и жить.

 — Ну я пойду, — сказал отец. И пошёл к дебаркадеру.

 Валера двинулся за ним.

 Отец вынул из рюкзака черные, немнущиеся, плотно облегавшие его брюки без манжет и мягкий, пушистый, серо-белый итальянский свитер, надел все это и стал просто неузнаваем: молодой, подобранный... Валера исподтишка наблюдал за отцом и видел, как помрачнело, встревожилось его лицо.