Остров, зовущий к себе

 Его присутствие заметил и Лошадкин и спросил не без удивления:

 — А вы, отец, зачем прикатили сюда? Тоже хотите полюбоваться красотой?

 — Хочу посмотреть, — ответил тот. — Но здесь, оказывается, и переночевать-то негде и есть нечего.

 — Это кто как устроится и поспеет, — посмеиваясь, сказал Василий Демьянович. — Наше время — время скоростей, и у кого нет положенной скорости, тому и есть нечего, и спать приходится без комфорта.

 Старичок на это неопределенно, но довольно презрительно гмыкнул.

 — Тебе-то, отец, сколько годков? — тут же перешел на «ты» Лошадкин. — Небось под восемьдесят подкатило?

 — Уже стукнуло, — вежливо ответил старичок. — Да еще два добавьте.

 — Да ты, выходит, совсем древний! Молодец, молодец! Не дашь столько! — похвалил его Лошадкин. — Зачем только ринулся в такую даль? Кости бы греть тебе у парового отопления, около бабки сидеть, а не мыкаться здесь.

 — А вы зачем? — Глаза старичка колюче посмотрели на Василия Демьяновича.

 — Я?.. — растерялся от такого прямого вопроса Зойкин отец. — Я люблю это всем сердцем, хобби это мое — Древняя Русь, с детства засела она мне в печенки — и никуда. Да и моложе я тебя почти вдвое. А тебе-то каково в странствиях? Старые — вы такие: ходите, хорохоритесь, а чуть подул ветерок — и с катушек долой.

 — И так бывает, — вежливо согласился старичок.

 — А как у тебя с давлением? Не шалит?

 — Случается.

 — Завел бы японский браслет. — Лошадкин показал ему свой на запястье руки. — В нем шесть-восемь магнитов, они создают магнитное поле, силовые линии пронизывают сосуды и способствуют снижению кровяного давления.

 — Что вы говорите! — ахнул старичок. — Ай да японцы!

 — Приобрети, советую. Одной твоей пенсии вполне хватит.

 — Да нет уж, спасибо... Я теперь ничего не боюсь — уже посмотрел на Кижи.

 — Ну и как они тебе?

 — Легкие они, негромкие, а ведь как звучат!

 — То есть? — спросил Лошадкин. — Как это понимать?

 «А и правда, чудной старикашка, — подумал Валера. — Не мог дома усидеть, а теперь вот попал в переплет...»

 Кирилл, между прочим, тоже внимательно, с явным интересом посматривал на этого старичка.

 Впрочем, скоро все оставили его в покое и принялись со смехом обсуждать поездку. Зычный голос Василия Демьяновича перекрывал все голоса. Вспоминали, как в Подъельниках Татьяна, вылезая из кижанки, чуть не свалилась в воду вместе со своим этюдником, как на Волкострове за ними увязались деревенские мальчишки и рассказали: совсем недавно один из мужиков, через край хватив самогона, продрог на улице и решил из часовни Петра и Павла устроить костерок, чтоб погреть озябшие руки.

 — Вандал! — громыхнул Василий Демьянович и почесал свою крупную голову с реденькой растительностью на темени. — Таких надо под тюремный запор... Женя, верно я говорю?

 Женя охотно кивнул:

 — Как всегда.

 — Скажи, что тебя не поразили эти часовенки? Ведь изумительные! Сногсшибательные! Смотришь на них — оглушают красотой! Верно я говорю?

 — Не верно, — ответил Женя. — Не оглушают они и с ног не сшибают, тихие они, скромные, а если чем-то и поражают, так не этим...

 — А чем же? — беспокойно задвигал перед ним дюжими плечами Лошадкин.

 — Совестливостью. В самой сути их, в очертаниях и материале заложен характер людей, которые срубили их.

 — Интересно, продолжай, — разрешил Василий Демьянович.

 — Спасибо, — с улыбкой сказал Женя, — продолжаю... В них, есть сдержанность, скромность, желание уйти в тень и не мозолить глаза своей нарядностью и пестротой, не вопить о себе, о своей красоте и своих заслугах, а сосредоточиться и жить своей некрикливой, но полной жизнью...

 — Ого, — воскликнул Лошадкин. — Академик! Сам до этого дошел или тебе подсказал Павел Михайлович? Честно признайся. Ну?

 — Конечно, подсказал.

 — Ну тогда все ясно. Повезло тебе — в одну кижанку попал с ним. Верно я говорю, Олег?

 — Абсолютно! — И к полному удивлению Валеры, голос отца на этот раз прозвучал бодро, с прежней скрытой энергией и насмешливостью. Можно было подумать, что у него уже не осталось обиды на своего бывшего университетского товарища. — Я и не догадывался, что Женя умеет так красиво и складно говорить.

 — А разве все это неправда? — спросил Василий Демьянович.

 — Я этого не говорю, — уклончиво ответил отец.

 — Но разве ты отрицаешь, что совесть... Ну, понимаешь, совесть, обостренная и чистая, главное в нашем характере? Что она — фундамент и каркас, те шесть седьмых айсберга, скрытых под водой, о которых говорил Хемингуэй? Что в ней русский дух...

 — Ох, Демьяныч, — вздохнул отец, — неисправимый ты философ и говорун... — и замолчал.

 — А здесь никто ничего не сдает? — поспешил воспользоваться паузой старичок в берете.

 Лошадкин недовольно сдвинул брови, потому что старичок уводил разговор в сторону.

 — Поищи! Никто не виноват, что ты по своей опрометчивости, не наведя справок о жилье и питании, пожаловал сюда.

 — А я никого не виню. — И Валере вдруг стало жаль старичка с этой его несуразной, сильно запоздавшей мечтой увидеть Кижи.

 — Все, теперь спать! — сказал отец.