Остров, зовущий к себе

 — Ты знаешь, чего я не могу понять? — спросил он. — Как это люди могут верить в какого-то несуществующего бога? И сколько веков верят! Это ж полный абсурд, глупость, идиотизм! Бить поклоны, просить отпущение грехов и вымаливать помощь, целовать икону и крест... До чего ж это нелепо.

 — Не так уж нелепо, — ответил Кирилл, — это с первого взгляда кажется, что нелепо.

 — Боже мой, да ничего не кажется! — горячо запротестовал Валера. — Никто никогда не видел и не мог видеть бога, кроме больных фанатиков и ненормальных.

 — Если б все было так просто. — Павел Михайлович разлохматил своей мягкой рукой Валерины волосы. — Уж так устроен человек, что ему для того чтобы жить, надо во что-то верить, на что-то надеяться, и не на что-то — на лучшее. Ну посуди сам, когда тебе говорят, что здесь ты только в гостях, а там дома, что после земных страданий ты будешь жить настоящей жизнью, — как не поддаться на это не очень сильному духом, не очень сведущему в науках и не очень счастливому человеку? По таким религия била без промаха! Самое больное место выбрала в человеке. А каких великих живописцев, скульпторов и архитекторов призвала она в помощь себе, не скупясь на деньги и обещания, и обрушила всю эту нечеловеческую красоту и мощь искусства на человека, бедного, беззащитного, растерянного в этом запутанном и жестоком мире. Все учла религия, взвесила и точно подогнала под свое учение...

 Валера слушал его смущенно и тихо и, время от времени покачивая головой, глядел на Архипова-старшего. За несколько дней пребывания здесь Павел Михайлович заметно изменился: лицо посмуглело на солнце и воздухе, обветрилось, и поэтому ярче стала видна седина редких, зачесанных назад волос, и темно-серые глаза смотрели веселей и зорче.

 Павел Михайлович отошел в сторонку.

 Вокруг было тихо, ни души. Валера прочитал все. что было написано на деревянной доске, висевшей у входа, с кратким описанием этого памятника, охраняемого государством, — часовни Варлаама и Параскевы, построенной в первой половине девятнадцатого века... Ого, выходит, ей более столетия!

 Под ногами у Валеры звучно похрустывали старые еловые шишки и вдавливались в землю новые — красные, с плотно пригнанной, точно лемех на главках, чешуей. В зарослях можжевельника попискивала какая-то птица. Полный совершенно новых мыслей и переживаний, бродил Валера возле часовни по мелким кустикам черничника с лакированными листками, молча стоял у коричневого конуса муравейника с его вечно кипящей жизнью, стоял и думал: как все просто и в то же время сложно устроено на земле и как нелегко бывает разобраться в этой сложности и кажущейся простоте. Кириллу куда легче, чем ему: у него есть Павел Михайлович, и они в чем-то очень похожи... В чем? Да, хотя бы в том, что все время думают не о пустяках, не о собственных удачах и выгоде, а стараются постичь что-то большое, важное, главное в жизни...

 Валера поискал Кирилла глазами.

 Архипов-младший стоял у оконца трапезной и внимательно смотрел внутрь, потом взмахом руки подозвал к себе Валеру:

 — Иди-ка глянь, как там...

 Валера встал на цыпочки, столкнулся с Кириллом головой и увидел внутри широкие, гладкие, добела вымытые доски пола, скромные иконы, распятие и сказал:

 — Уютно, просто и никаких церковных излишеств!

 — Знали они, где нужны были излишества, а где не нужны, — ответил Кирилл и вдруг положил на Валерино плечо руку, легко положил, но Валера притих в ожидании каких-то особых слов. Однако Кирилл ничего не сказал. И тогда Валера сам спросил:

 — Слушай... А ты знаешь ее адрес? Ну ее... Ты понимаешь...

 — Откуда же мне знать? — угрюмо сказал Кирилл. — Не мог я спросить. Уезжала, а я не пришел. Дурень. Не могла она тогда вырваться, а я уже подумал... Так мне и надо.

 — Вот он, можешь взять. — Валера сунул в боковой карман куртки руку и дал ему аккуратно сложенную страничку из блокнота. Кирилл развернул ее, прочитал, сверкнул серыми глазами и вдруг так обнял обеими руками Валеру, что тот вскрикнул от боли.

 — Ну и пройдоха ты, Валерка? — восхитился Кирилл. — Ну и ловкач.

 Он перечитал адрес, спрятал эту бумажку в глубину своего кармана и еще застегнул его для верности на пуговку.

 — Кирилл, я давно хотел спросить у тебя, — начал Валера, — что такое барокко? Течение в искусстве?

 — Ну да, целая эпоха — семнадцатый, начало восемнадцатого веков, — сменившая Возрождение... В двух словах не скажешь, но, в общем, это стремление к величавости, пышности и некоторой вычурности...

 — Молодые люди, пора! — подал голос Павел Михайлович. Все еще раз оглянулись на нее, эту чудо-часовенку, спрятавшуюся среди старых елей, и побрели к берегу.

 Шкипер уже ждал их в кижанке, покуривая сигарету. Резкий взмах его руки — мотор гулко застрелял, и лодка помчалась дальше.