Остров, зовущий к себе

 Зойкины глаза сияли, она смотрела одинаково ласково и на Валеру и на Кирилла. А когда они шли по длинным гибким сходням на дебаркадер, она, захлебываясь, выложила все новости: во-первых, в их буфете не осталось ничего съедобного — Ярослав подчистую скупил последнее — «Каракумы» — и питается исключительно ими, потому что ничего из дому не захватил; во-вторых, буфетчица сегодня уезжает на «Метеоре» в Петрозаводск за товарами; в-третьих, рядом с ними, оказывается, живет продавщица из палатки сувениров, полукарелка, полурусская, очень беленькая и очень замкнутая, из нее удалось лишь вытянуть, что скоро они получат «Кижский альбом» с великолепными гравюрами Алексея Авдышева; в-четвертых, ее отец взамен сожженной лемешины принес с погоста четыре других, еще более старых и сопревших — одну для себя и три для подарков друзьям; в-пятых...

 Зойка на мгновение запнулась, позабыв, что было в-пятых, и Павел Михайлович легонько погладил ее по голове:

 — Спасибо, Зоенька, и на этом, хватит. Ты просто бесценное существо, неисчерпаемый кладезь важнейшей информации.

 — Ну как ездилось? — раздалось с лихтера, и они увидели Ярослава в его великолепном черном костюме, в белой сорочке с полосатым галстуком. Он стоял на борту и удил рыбу.

 — Нормально! — ответил Женя. Вас ожидает пропасть радостей впереди. Вы что, пошли по стопам нашего атеиста в резиновых сапогах?

 — Жизнь заставила! — Ярослав блеснул очками. — С червями вот плохо, не найдёшь их здесь... Наш атеист пожаловал сюда, оказывается, со своими, с петрозаводскими червями.

 Все засмеялись.

 — Решил попросить у него десяток, унизился... Ведь не дал же!

 — А вы на что надеялись? — бросил Женя. — Он человек последовательный.

 — Теперь вижу... Сердобольные студенточки из Суриковского где-то с трудом откопали семь штук и принесли мне.

 — И клюет? — спросил Павел Михайлович. — Будет чем заедать «Каракумы»?

 Ярослав засмеялся громче других:

 — Уже донесли вам? Ох и публика! Нет, очевидно, заедать будет нечем... Две плотвички сорвались.

 Все пошли дальше, и на борту дебаркадера их встретил Василий Демьянович.

 — А, явились! Предатели! Изменники! — с ходу закричал он. — Жалкие души! Сбежали под покровом темноты и забыли лучших людей.

 — Тише, папа, — попросила Зойка. — Я уже все высказала им. Не надо больше.

 — А где мой отец? — осторожно спросил у него Валера. — В комнате?

 — Нет его там, — сразу снизив голос, сказал Лошадкин и показал пальцем на берег, в кустарник. — Туда он ушел погулять, час назад ушел и меня не пожелал взять с собой. Там ищи его, несчастный!

 Валера быстро пошел назад по сходням. Он совсем не знал, как приступить к разговору.

 В нем накопилось так много всего — огромная тяжесть доводов и мыслей! — и все казались самыми главными... С чего же начать? Да и вообще, сумеет ли он раскрыть рот? Эта тяжесть томила его, давила, и, наверно, поэтому Валере показалось, что сходни прогибаются и скрипят под ним сильней, чем тогда, когда шли все вместе.

 Сойдя на землю, он медленно двинулся к кустарнику, миновал валун с еще нестершейся белой надписью, где стояли палатки. Время близилось к вечеру, и его атаковали комары, но Валера не замечал их и, лишь почувствовав боль укуса, хлопал ладонью по шее или по лбу. Отца он увидел неожиданно и остановился у осинки. Отец расхаживал по небольшой прогалинке, усеянной мелким и крупным камнем, и не замечал его. А Валера стоял на месте и слушал, как сильно колотится его сердце, как тихонько похрустывают под отцовскими ногами камешки. А вокруг было тихо. Очень-очень тихо.

 Внезапно отец заметил его и кивнул, подзывая, и тут же с Валериных плеч упала тяжесть, и он быстро и легко подошел к нему.

 — Пап, — сказал Валера,— прости меня... Я, наверно, плохо поступил, я не должен был ехать с ними.

 Отец повернул к нему глаза — не свои, быстрые и пронзающие глаза, а тихие и грустные, в глубине которых лишь смутно угадывались прежняя энергия и насмешливость.

 — Нет, почему же... — сказал он. — Тебе не за что просить прощения...

 Валера был готов ко всему, лишь не к этому.

 — Почему? — Тишина больно давила на его ушные перепонки.

 — Потому что я даже рад, что у тебя стал появляться характер, что ты начал принимать самостоятельные решения.

 — Папа, они неплохие! — в припадке внезапной откровенности закричал Валера. — Они не такие, как ты думаешь. Ты не до конца понял его, и не прав. И я люблю их! — В лицо Валеры ударил жар и стремительно пронесся по всем его жилам, и он уже ничего не мог изменить, не мог хитрить, дипломатничать, жалеть отца и говорить не то, что хотелось.

 — Даже любишь? — со спокойным удивлением спросил отец.

 — Да! — совершенно безрассудно выдохнул Валера.

 — Хорошо, иди, — тем же спокойным, каким-то застывшим, бесцветным, без всякого выражения голосом сказал отец. — Об этом поговорим потом. Я скоро приду.

 И Валера пошел к дебаркадеру. Пошел быстро, уверенно и уже следил за всем, что творилось вокруг, и не подпустил к себе ни одного комара, и сходни уже легко прогибались и весело скрипели под ним.