Остров, зовущий к себе

 Только тут Валера впервые вспомнил об отце: наверно, он давно встал, побрился, сходил с полотенцем на валуны, в полном одиночестве помылся и думает о сбежавшем сыне. Отец любит сильные выражения и может теперь такое врезать Валере — что-нибудь вроде того, что он открыто изменил ему и перешел во враждебный лагерь, под чужие знамена. А это же не так... Совсем не так! Как только объяснить это отцу?

 Однако с приближением Волкострова — другой деревеньки, где была старинная часовня Петра и Павла, построенная в семнадцатом веке, мысли об отце потеряли остроту, исчезли. Здесь их компанию встретила не первородная тишина и задумчивость, как в Подъельниках, а пронзительный визг циркулярки, резавшей доски за забором, смех ребят, бегавших по улице, деятельная жизнь деревни.

 Эта часовня не пряталась в ельнике, она стояла чуть не в центре деревни за простеньким пряслом и сохнущими дровами и была невысока, скромна, под двускатной крышей, с аккуратной главкой, покрытой все тем же осиновым лемехом.

 — Смотрите, какие у нее нарядные балконы-гульбища! — сказал Павел Михайлович. — Как играют тени от столбиков и балясин. — Он подошел вплотную к часовне и стал по своей привычке трогать, гладить, точно ласкал, ее резные балясины, досуха прокаленные солнцем и отшлифованные ветрами чуть не трех столетий, ее бревна, рубленные в «обло», с выпуском, потом отошел от часовни и вздохнул: — Да, было у людей чувство меры, отточенность. Ничего лишнего! И сейчас поучиться у таких не грешно.

 Кирилл молчал, но на губах его блуждала незаметная, затаенная улыбка. И конечно, никто, никто, кроме Валеры, не видел ее. Валера старался не мешать Кириллу, ему и его мыслям, не приставать с вопросами и даже не ходить впритирку с ним.

 Когда кижанка опять помчала их по сверкающей от солнца Онеге, Валеру снова стала точить тоска. В небе высоко и плотно стояли облака, с низких берегов весело — точно стадо зебр — смотрел березнячок. А он грустил. Он принимал лицом свежий ветер и легкие брызги, рассеянно глядел на онежские островки, на громадные двухэтажные, темные от старости избы и такие же громадные, кряжисто-черные сараи, стоявшие у воды, на бакены и створные знаки на мысах, на гряды моренных валунов, глядел и думал, как сказать отцу, чтоб он все понял.

 Эти мысли не отступали от Валеры и в Корбе, когда они приехали туда и подошли к Знаменской часовне. Кирилл здесь уже смеялся, шутил. Женя без конца фотографировал колоколенку со звонницей, первым вошел внутрь — дверь была почему-то незаперта, разглядывал и показывал Кириллу «небо», ярко расписанное, в загогулинках, — ну точно крестьянская прялка, а не часовня! — подводил Павла Михайловича к ее пестрым иконам и с азартом что-то доказывал. Женя заметил одну неприкрепленную, красивую в окладе икону с Георгием Победоносцем, на всем скаку пронзающим копьем змея. Павел Михайлович с Кириллом поочередно брали ее в руки, а Валера, занятый своими мыслями, бросил лишь рассеянный взгляд.

 Потом он полез вместе с другими по лесенке через люк на колокольню и с маленькой круглой площадки смотрел на бесконечные озерные дали, болотце в камыше и кувшинках и даже, кажется, охал и ахал вместе со всеми, но на душе у него скребли кошки.

 Ох, до чего же плохо ему было!

ГЛАВА 18

 Солнце уже стояло высоко над Онегой, когда они отплыли назад. Все в кижанке молчали, опьяненные острой прохладой ветра и воды. Мотор стучал с холодной безотказной четкостью, с каждым своим ударом и оборотом винта неотвратимо приближая их к Кижам.

 Валера, поеживаясь, одиноко сидел на средней скамейке и, упершись локтями в колени и низко прогнув спину, неподвижно смотрел вперед. Ветер раскидывал его длинные волосы так, как ему заблагорассудится. Приближались Кижи, приближался дебаркадер, приближалась встреча с отцом.

 Вот кижанка подлетела к берегу у лихтера. Вот Зойка, видно зорко следившая за Онегой, устрашающе размахивая кулаками, побежала к ним по сходням, и на сердце Валеры шевельнулось что-то теплое, доброе к ней: соскучилась.

 — Ах ты бессовестный! — закричала она сердито и в то же время радостно. — Удрал и никому не сказал! Вчера помалкивал, а сам... И вы, Женя, хороши... Ведь все мы просились... Нельзя так! Несправедливо!

 Павел Михайлович кинул беглый взгляд на Валеру и сказал ей:

 — Сдаюсь, Зоя, виноват! Насели на меня, принудили, взяли лодку на абордаж. А разве этого человека, — он кивнул на Валеру, — не отпустили?

 — Сбежал! — Зойка прямо захлебнулась от возмущения и счастья, что они вернулись и она больше не останется одна.

 — Этот случай надо расследовать, чтоб впредь подобное не повторялось! — отчеканил старший Архипов, вставая. — Кирилл, поручаю это дело вести тебе. — И неуклюже прыгнул с кижанки на берег, одним ботинком чиркнув по воде.

 — Есть, папа! — отозвался Кирилл, и все они стали благодарить шкипера за поездку, за доставленное им удовольствие.

 Шкипер деловито, не торопясь, пересчитал рубли, мусоля крепкими, красными от ветра и воды пальцами, и спрятал куда-то под ватник.