Остроумие и его отношение к бессознательному

Нужно ли предполагать, что эта потребность в мимике пробуждается лишь в условиях словесной передачи мыслей другому лицу, если по большей части мимика все равно ускользает от внимания слушателя? Наоборот, по-моему, эта мимика, пусть менее живая, существует помимо всякого рассказывания. Она проявляется даже тогда, когда человек просто воображает себе что-либо, когда он мыслит наглядно. Человек по-разному выражает большое и малое при помощи телесных движений, как и во время разговора, – по крайней мере, за счет изменения иннервации черт лица и органов чувств. Мне кажется даже, что телесная иннервация, соответствующая содержанию мыслей, была изначальным источником мимики для словесной передачи. Она только усилилась, сделалась заметной для другого человека, чтобы служить этой цели. По сути, я отстаиваю тот взгляд, что к «выражению душевных переживаний», при помощи тех или иных побочных телесных проявлений душевных процессов, нужно присоединить и это «выражение содержания мыслей». Мне, конечно, ясно, что мои замечания по поводу большого и малого не исчерпывают тему. Я мог бы сделать еще немало замечаний, прежде чем перейти к явлению напряжения, которым человек телесно выказывает сосредоточенность внимания и уровень абстракции своего мышления. По моему мнению, этот факт крайне важен; изучение мимики представлений в других областях эстетики тоже могло быть полезно – как в данном случае для понимания комического.

Но вернемся к комизму движений; повторю: восприятие определенного движения побуждает к его представлению с помощью известной затраты энергии. Следовательно, при «желании понять», то есть при апперцепции этого движения, я произвожу определенную затрату энергии – поступаю так, будто ставлю себя на место наблюдаемого лица в душевном процессе. Но, скорее всего, я одновременно обращаю внимание на цель движения и могу, опираясь на предшествующий опыт, оценить размеры той затраты, которая обычно оказывается необходимой для достижения этой цели. При этом я не принимаю во внимание своего собеседника и веду себя так, словно сам захотел достичь цели движения. Обе указанные возможности приводят к сравнению наблюдаемого движения с моим собственным. При чрезмерном и нецелесообразном движении другого человека мне трудно понять in statu nascendi (как будто в миг мобилизации) мою увеличенную затрату. Она осознается мною как излишняя и становится свободной для другого применения, смотря по обстоятельствам – например, для разрядки в смехе. Если присоединяются прочие благоприятные условия, то возникает удовольствие от комического движения, происходит расход иннервации, который и создает при сравнении с собственным движением излишек, не нашедший себе применения.

Мы замечаем теперь, что продолжаем наши рассуждения в двух различных направлениях: во‐первых, чтобы выяснить условия для разрядки излишка; во‐вторых, чтобы проверить, можно ли понимать другие случаи комизма так, как понимается комизм движений.

* * *

Обратимся сначала ко второй задаче и рассмотрим после комизма движений и действия тот комизм, который можно отыскать в душевных процессах и чертах характера у других людей.

За образец этого вида можно взять комическую бессмыслицу, которая создается во время экзамена неподготовленными кандидатами. Дать простой пример черт характера, конечно, куда труднее. Но бессмыслица и глупость, столь часто комичные, все же далеко не всегда признаются таковыми. Да и одни и те же характерные черты, над которыми мы иной раз смеемся, в другой раз кажутся заслуживающими презрения или ненависти. Этот факт, на который мы не можем не обратить внимания, указывает лишь на то, что при комическом действии учитываются и иные соотношения, кроме соотношений известного нам сравнения. Эти условия мы сможем проследить в другой связи.