Остались только слезы

Мы приступили к съемкам фильма во второй понедельник июля на киностудии Бийанкур. Ничего особенного за это время на бульваре Ланн не произошло. Мов, казалось, смирилась. Она покончила со своими ночными вылазками и полностью посвятила себя занятиям музыкой. Мы часто вели с ней разговоры и, надо признаться, довольно нежные. У нас с ней было то, что лицемеры называют «непростая дружба». Изредка в минуты особой растроганности я ее целовал и, благодаря ей, с радостью при этом обнаруживал всю неумелость, свойственную моему возрасту.

Люсия, целиком и полностью отдаваясь работе, не донимала меня своей любовью, и мы совсем перестали бывать в моей комнатушке. И пожарной лестницей по ночам я тоже перестал пользоваться. Учитывая все это и благодаря работе, жизнь становилась вполне сносной.

* * *

Не могу вам передать, до какой степени я был взволнован, впервые ступив на съемочную площадку. Вдруг как по мановению волшебной палочки я из затерявшегося в толпе статиста превратился в объект всеобщего внимания. И все эти люди вокруг так и ждали какой-нибудь моей оплошности. В каждом брошенном на меня взгляде я читал неверие в мои силы.

К счастью, первая сцена была немая. В ней, кроме меня, был занят мой псевдоотец. Он, сидя вечером в своей домашней куртке, смотрел телевизор, в то время, значит, как моя мать целовалась со своим возлюбленным в соседней комнате. А я следил и за парочкой, и за отцом, чтоб не случилось самого худшего. Я стоял позади обманутого мужа, то есть, около двери, и время от времени быстро заглядывал в замочную скважину.

Люсия подробно растолковала мне мой персонаж, его мысли. Она заставила меня подыскать и отработать выражение лица, которое должно было передать мое внутреннее состояние. Однако, когда началась съемка, я не чувствовал ничего, кроме слабости в ногах. Вокруг все словно покачивалось. Свет прожекторов слепил, делая меня беспомощным.

— Ты готов? — спросила Люсия.

В ответ я прохрипел отчаянное «да». И вот механизм заработал. Приблизился ассистент по звуку со своим «журавлем». Хоть сцена была немая, но работал телевизор и были другие шумы, создающие атмосферу: Я должен был скрипеть стулом. Это поскрипывание распределили, вставив в паузы во время телепередачи или после произнесенных шепотом реплик, когда оно звучало отчетливей.

Раздался металлический, лишенный интонаций голос звукорежиссера: «Я готов. Можно начинать!» Затем голос Люсии четко и повелительно произнес: «Внимание! Мотор! Начали!» Перед камерой появился какой-то толстяк с лоснящимся от жира лицом с «хлопушкой» в руках.

— «Жертва», кадр 190, дубль первый! — громко выговорил он.

И вдруг — обескураживающая тишина. Я видел перед собой затылок актера, играющего моего отца, а за ним — бледное пятно телеэкрана. У меня голова была словно налита свинцом. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Я начал раскачиваться на своем стуле, как было задумано. Когда я говорю «как было задумано», это неправда: я раскачивался изо всех сил, будто с кем-то на пару пилил дрова.

— Стоп! — крикнула Люсия.

Я погибал от жары под толстым слоем грима. И отчаянно трусил. Люсия появилась неизвестно откуда, сверля меня взглядом.

— Морис, это не то…

— Не то?

— Нет. Ты качаешься на стуле как маленький мальчик, который пришел с мамой в гости и которому скучно. Полегче… Думай о том, что положение весьма серьезное и может стать критическим, если ты не проявишь бдительность… Понял? Ладно, повторим! Мотор!

Она сказала «как маленький мальчик». А я и был маленький мальчик! Растерявшийся малыш, выбитый из колеи не поддающимися его разумению событиями.

И все сначала.

— Внимание! Мотор! Начали!

— «Жертва», кадр 190, дубль второй!

Эти команды, эти выкрики больше не имели для меня никакого значения. Я снова раскачивался на своем стуле… Она велела мне очень медленно сосчитать до пяти, затем встать, подойти к двери и заглянуть в замочную скважину. Я сосчитал до трех, остановился, прикидывая, сколько еще осталось. Затем начал снова и дошел до пяти!

— Стоп!

Я уже не смел шевельнуться. Перехватив сардонический взгляд ассистента по звуку, бледного парня в морской фуражке, я понял по его глазам, как смешон.

— Ты опоздал, Морис!

— Простите!

— Я велела тебе считать до пяти, кажется, это несложно!

Нет, сложно! Перед беспощадным оком камеры сложно все: что-то говорить, делать или даже думать.

«Может быть, ты вовсе не актер», подумалось мне.

Однако на репетиции все получалось. Люсия была довольна… В чем же дело?

— Ты слышишь меня, Морис?

Конечно, я ее слышал, но так, словно нас разделяла перегородка из толстого стекла.

— Повторяем…

Появился гример, чтобы вытереть мне с лица пот и подправить грим.

— Не зажимайся, Морис…

Что это значит «не зажимайся»?

И снова те же слова. «Внимание! Мотор!»… Пугающая шумная неразбериха слогов как бы между прочим меняющих мою судьбу.

— Начали!

Я медленно раскачивался. Очень медленно. И считал: один… два… три… четыре…