Остались только слезы

Я не верил своим ушам! И это говорит она! Она, которая, ради того, чтоб продлить молодость, выдавала свою дочь за племянницу; она, которая не воспитала своего ребенка, оставляя его томиться по пансионам и лишь изредка — и с неудовольствием — вспоминая о его существовании.

— Ты так не считаешь?

Я взглянул ей прямо в глаза.

— Совершенно верно, Люсия. Мать остается матерью.

— Ну что ж, — сказала она, как ни в чем не бывало, — я рада, что ты разделяешь мое мнение… Я попрошу Морена добавить несколько эпизодов с участием матери и сына. Это то, чего не хватает в его сценарии. Надо бы сделать живее диалоги. У его персонажей речь всегда выразительна, но суховата. Согласен?

— Да!

— Мне кажется, ты сегодня какой-то рассеянный. О чем ты думаешь?

Ей бы следовало спросить «о ком?» Я думал о Мов. Мне хотелось увидеть ее, обнять… В этом желании не было ничего «физического». Просто меня переполняло чувство нежности к ней.

— Извините, но из-за этого «столкновения» с дверью я плохо спал.

— Морис…

Я покраснел. По тому, как вдруг изменился, став строгим, ее тон, я решил, что сейчас последует какой-нибудь каверзный вопрос. Вопрос действительно оказался непростым, но не в том смысле, в котором я опасался.

— Морис, почему ты никогда не обращаешься ко мне на «ты»?

Я растерялся. Не мог же я ей сказать, что наши с ней тридцать с лишним лет разницы являются для этого достаточным основанием.

— Я… я перед вами преклоняюсь, Люсия… К Богу не обращаются на «ты».

Мои слова ей польстили.

— Дурачок! — сказала она, целуя меня.

Этим утром Люсия была в прекрасном настроении. Она думала только о нашем фильме. Вся постель была усыпана листками, на которых она на скорую руку записывала разные мысли относительно будущих мизансцен.

— Ты не представляешь! — воскликнула она. — У меня появилась насчет тебя одна идея. Тебя будет одевать известный модельер, а не обычный портной. Надо, чтоб в этом фильме ты выглядел поэтично…

— Вы не боитесь, что я буду смахивать на гомосексуалиста?

— Какие глупости! Ты есть отрочество, понимаешь? У отрочества еще нет пола… Положись на меня… Я знаю, чего хочу, и не сомневаюсь в правильности своих решений!

— О, я вам полностью доверяю…

Я покинул ее и направился в комнату к Мов.

Девушка слушала какую-то пластинку с записью современной музыки. Она выглядела еще хуже, чем в предыдущие дни, напоминая больную птицу.

— Можно войти?..

— Что ж, заходите…

Мов выключила проигрыватель, и в наступившей тишине я почувствовал себя совсем растерянным. Прикрыв за собой дверь, я уселся у подножья кровати и пробормотал:

— Только что я видел вашу мать…

Мне бы хотелось смотреть Мов прямо в лицо, но я невольно отводил взгляд от ее грустных голубых глаз.

— Вот как?

— Мов, я ненавижу ее… Я чувствую, что не смогу больше играть роль мерзкого альфонса. Я хочу уйти… И будь что будет с фильмом…

— И будь что будет со мной, — добавила Мов.

— Почему вы так говорите?

— Да потому, что это правда, Морис. Кроме вас, у меня никого здесь нет! Дурацкая ситуация, но ничего не поделаешь…

Я наматывал на руку угол покрывала.

— Мов…

— Да?

— А если мы вместе выберемся из этой мышеловки и удерем?

Она вздрогнула, потом окинула меня долгим взглядом. На ее бледных губах появилась улыбка.

— Спасибо, что предложили, Морис. К сожалению, это невозможно осуществить.

— Почему?

— Ведь мы несовершеннолетние! Люсия нам такую выходку не простит! Она нас разыщет, и вашей карьере и моей свободе наступит конец!

Мов была права.

— Да, верно. Но в любом случае не надейтесь, что она откажется от роли. Напротив, она хочет ее дополнить.

Мов усмехнулась. При этом на ее лице появилось выражение упрямства, которое сделало его еще более скорбным, чем грусть.

— Что ж, пускай! Постарайтесь справиться с ролью, Морис…

— Я постараюсь.

Мне по-прежнему хотелось взять ее на руки и убаюкать. Я подошел к креслу и наклонился к ней. Мов, думая, что я хочу ее поцеловать, резко выставила вперед руку, как бы отталкивая меня и защищаясь.

— Ну уж нет! — воскликнула она. — Ладно, я еще согласна существовать за кулисами жизни собственной матери, но пользоваться после нее ее альковом — это слишком!

Слова Мов причинили мне боль. Она поняла и, словно пожалев о сказанном, кинулась мне на грудь.

— Ох, простите меня, Морис…

Наконец-то я смог крепко прижать ее к себе и баюкать.

— Ничего, ничего, — шептал я, касаясь губами непослушных завитков у нее на висках. — Ничего страшного, Мов. Я получил лишь то, что заслуживаю…

И тут она дала волю слезам. А я, обнимая ее, с горечью размышлял о том, что весьма грустно, если в восемнадцать лет тебе уже все в жизни осточертело.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

Глава IX