Особые обстоятельства (Рассказы и повести)

Прежде всего надо было достать гребенку и привести, себя в порядок. Зинаида Андреевна с малых лет приучала ее к опрятности. И от доярок пристрастно требовала того же: «Распустех к молоку не подпущу». Валентинка еще раз посмотрела на овальную фотографию, расстегнула замки на чемодане. Чемодан был большой — Зинаиды Андреевны, уже проезженный, с царапинами и проплешинами по дерматину. Откинула крышку и увидела сверху пакет, обернутый бумагою, бечевкой завязанный крест-накрест. Под бумагой оказалась клеенка и записка: «Это тибе подорожники». И в промасленной бумаге — ноздреватые, в застывшем уже румянце и подсохших ободках — черепицею лежали лепешки. Зинаида Андреевна прежде никогда ничего не стряпала. И как это успела она — и где?.. Нет, не прогоняла Зинаида Андреевна, совсем не прогоняла! Сама собрала в дорогу и вот это — доброе напутствие, которое не умела высказать словами. Да и не могла она ничего говорить, самой Валентинке доверяя дальнейшие решения…

«Родная ты моя, — заволновалась Валентинка, — вот погощу маленько и приеду, приеду».

Поискала глазами по комнате — посудинки нигде не было. На бумаге положила лепешки на стол, уже кем-то прибранный. «Вот как разоспалась, даже не слышала». Подошла с гребенкою к зеркалу. Гребенка была крепкозубая, иная бы с Валентинкиными волосами и не совладала. От зубьев в волосах потрескивали невидимые искорки. Потом Валентинка открыла шифоньер. В меньшем отделении сгрудились чашки, тарелки стопкою, графин и рюмки, а в большем висели на плечиках костюмы: черный с залосненными локтями и синий, в котором отец приезжал в село. И были пустые плечики: от них едва уловимо пахло свежим деревом. На них Валентинка расположила будничное платье и сарафан в продольную зеленую полосочку по белому полю — все только летнее.

«Есть ли у отца утюг?» — подумала она, а отец уже несильно постукивал в двери.

Он сразу же увидел лепешки на столе, взял одну, откусил. В глазах его опять появилось то самое выражение, которое было при первой встрече.

— А гостинец-то Симочке! — вспомнила Валентинка.

— Сейчас и пойдем, — сказал отец, вытирая пальцы носовым платком. — По-моему, это недалеко…

Было пыльно и шумно. Стучали трамваи, гудели, скрежетали машины, зажигались светофоры на перекрестках, останавливая их невидимой стеною. Неужто отец не может прожить без всего этого, и деревенская тишина действует на него так же, как на Валентинку город? Валентинка неуверенно ступала за отцом перед горячими мордами машин, озиралась. Но то ли попривыкла, то ли мысли о Симочке отвлекли — скоро перестала замечать грохот и суету. Какая она стала, Симочка, Серафима Коркунова, что в жизни нашла? Валентинка не искала: до сих пор, будто кирпичная дорожка от школы, ровненько определялась ее судьба. Ни метаний, ни сомнений. И вот…

— Должно быть, Зинаида Андреевна чудесный человек, — сказал отец, останавливаясь и прикуривая. — Я прямо-таки и не знаю… Я бы руки у нее принародно целовал!

Он пробежал глазами по номерам домов, указал на здание в равномерных рядах окон, забитых в междурамье банками и свертками:

— Да ведь это общежитие нашего завода! Иди, я покурю.

Открыв громоздкие двери, Валентинка увидела распаренную женщину, дремавшую за столом у телефона, спросила комнату сто семнадцать. Женщина лениво указала рукою куда-то в даль бесконечного коридора, и Валентинка пошла по громкому полу мимо бесчисленных и одинаковых дверей с табличками. Люди бы, наверное, спутавшись, бились в чужие двери, не будь этих табличек. Валентинка разобралась в номерах, постучала в сто семнадцатый. Никто не ответил. Она постучала громче, в скважине повернулся ключ, на ярком свету комнаты Валентинка разглядела только фигуру в чем-то долгополом.

— Вам кого? — спросила та, не впуская.

Валентинка ответила и не сразу поняла, что перед нею удивленно выпрямилась сама Симочка Коркунова.

— Да входи же, входи! — Симочка втянула ее в комнату, отпустила, стала всматриваться.

Была Симочка в бордовом мохнатом халате, перехваченном опояскою, голова высоко обкручена полотенцем, на ногах тапочки с меховой оторочкою. Лицо ее, как уловила свежим взглядом Валентинка, потускнело как-то, помельчало, подморозилось усталостью, и глаза — то ли сонные, то ли вроде опустевшие.

— Красивая ты стала, — сказала Симочка.

Валентинке неприятно сделалось, что Коркунова так ее разглядывает, она приподняла узелок.

— Вот гостинец тебе от матери. И еще мать наказывала — почему не пишешь? Отец очень болеет…

— Сюда положи, — сердито перебила Симочка, вырвала из кармана пачку с сигаретами, зубами вытянула одну, сразу окрасив губной помадой, чикнула зажигалкой. Валентинка осторожно опустила узелок на треугольный низенький столик.

— А чего я напишу? — со злостью и болезненно сказала Симочка. — Что не удалась, болтаюсь туда-сюда?.. На заводе вот сейчас работаем, живем прилично, все вроде бы есть… А пусто. И все надоело, все!.. Хотела жить красиво, не нашла… Завербуюсь куда-нибудь. — Она махнула сигаретою, сбросив пепел на ворсистый коврик. — Чего писать?