Особое назначение

Эх, матаня-таня-таня,
Таня, душечка моя...
Солнце всходит и заходит,
А в тюрьме моей темно.

— Тьфу ты, господи! — наконец-то увидела его женщина. — Ты, Степа, здоров? Все песни в кучу собрал!

— Покури называется, — обиделся за друга Санька.

— Попурри, — поправил его Степан и снисходительно посоветовал: — Концерты-митинги надо посещать, тетя Катя! Балалаечник в Народном доме знаете как это попурри разделывает?

— Тебе тут не Народный дом! — строго заметила тетя Катя. — Люди живут. И нечего жилы тянуть. Слыхал?

— Ага... — кивнул Степан и запел еще громче:

Эх, на улице костерики горят,
У костериков солдатики стоят...
Ах вы, сени, мои сени,
Сени новые мои...

— Чем по крышам болтаться, мать бы у булочной сменил! — рассердилась тетя Катя. — Спишь все?

— А сами?

— У меня с ночи очередь занята. Глафира стоит.

— Эксплуатируете малолетних? — строго поинтересовался Степан.

Тетя Катя махнула рукой и, затянув узел платка под подбородком, пошла со двора. Степан поглядел ей вслед, пошарил в карманах, обернулся к Саньке:

— Закурить есть?

— Откуда?! — пожал плечами Санька.

— Жизнь!.. — Степан улегся на спину и зажмурил глаза.

Призывно засвистел Санька. Раз, другой... Степан услышал, как захлопал крыльями турманок. Процарапал лапками по крыше. Потом стукнула дверца голубятни, и на лицо Степана легла тень — Санька уселся рядом. Степан повернулся на бок и спросил:

— Мы скаутов били?

— На всех углах! — радостно закивал Санька и вскочил. — И сейчас вполне...

— Сиди, вояка! — Степан дернул его за штанину, и Санька кулем плюхнулся обратно на крышу.

— А чего? — храбрился Санька. — Я, когда не поем, знаешь какой злой?

— Я тоже не добрый, — заверил его Степан и сел, обхватив колени руками. — Название себе придумали...

— Кто? — не понял Санька.

— Скауты! — плюнул Степан. — Юки они теперь называются. «Юные коммунисты». И попробуй, тронь!

— Эти дылды в коротких штанах — коммунисты?! — опять вскочил Санька. — В шляпах?!

— Да не в шляпах дело! — отмахнулся Степан, помолчал и добавил: — Дурак!

— Кто? — Санька сжал кулаки.

— Я! С заводом не уехал, на фронт не взяли... Сиди тут!

Степан пнул ногой консервную банку, из которой Санька поил голубей. Банка закувыркалась в воздухе, звякнула о камень где-то во дворе. Степан охнул и схватился за босую ногу.

Санька засмеялся.

— Чего смешного?! — рявкнул Степан, взглянул на обиженно засопевшего Саньку и зло сказал: — Заплачь! Или мамку позови!

Санька отвернулся и засопел еще громче.

Так они и сидели у голубятни. Как два нахохлившихся голубя.

Потом Санька сказал:

— Глафира идет.

— Ну и что? — не повернул головы Степан, но скулы у него напряглись, и он незаметно метнул взглядом в Саньку: просто ли тот сказал или с подковыркой? Но Санька сидел мрачный, и Степан краешком глаза покосился на пустырь.

Идет! Ситцевое платьишко в горох — такое же, как у тети Кати, только горошины помельче — обтянуло ветром, и она коленями отбрасывала мешавший шагать подол. Голова откинута назад — то ли гордая такая, то ли коса тянет. Вышагивает мимо битого кирпича и бурьяна, как Вера Холодная!

Степан шумно выдохнул воздух.

— Ты что? — посмотрел на него Санька.

— Курить охота... — буркнул Степан, круто отвернулся — даже шея заболела — и уселся спиной к двору.

Санька ничего не сказал, только хмыкнул, лег на живот, свесил голову вниз и крикнул:

— Глафира!

— Ау! — Глаша увидела Саньку и обрадовалась: — А я вас смотрю. Степа где?

Степан не шевельнулся. Только повел лопатками под застиранной рубахой.

— Здесь, — кивнул на его спину Санька. — А тебе чего?

— Гимназист у нас объявился!

— Что?! — Степан рывком встал на крыше сарая. — Где гимназер?

— У булочной стоит, — запрокинула голову Глаша.

— Один?

— С Кузей.

— Дерутся?

— Разговаривают.

— Какие могут быть разговоры? — возмутился Степан. — Бить их надо!

Он разбежался и прыгнул с крыши. Глафира охнула, но Степан чудом удержался на ногах — только пятки загудели! — небрежно провел пятерней по давно не стриженным волосам и бросил через плечо Саньке:

— Пошли, Чижик!

Санька примерился было тоже спрыгнуть, но раздумал и шариком скатился по самодельной приставной лестнице, на ходу засучивая рукава. Глаша покосилась на него и негромко заметила:

— Он вроде ничего. Вежливый такой...

Степан поплевал на ладони и мрачно ответил:

— Я тоже вежливый.

Поддернул штаны и, размахивая руками, зашагал к пустырю.

Санька побежал за ним. Глаша постояла, подумала и двинулась следом...

Женька Горовский стоял на чугунной тумбе и ораторствовал. Стоять было неудобно. Одна нога все время соскальзывала, и Женька хватался за низкую вывеску «Колониальные товары. Петухов и сын».

Ни колониальных товаров, ни самого Петухова с сыном давно не было в Петрограде. На витрине ржавела железная штора, на дверях болтался амбарный замок. Только неизвестно для чего поставленная у входа чугунная тумба напоминала о тех временах, когда папаша Петухов сидел в лавке, а сын не вылезал из распивочных.