Особое назначение

Курнашову и его сотрудникам все это было уже известно. Неясно было одно — день проведения «Свадьбы». В письме, перехваченном таможней, был указан приблизительный срок выполнения акции — через две недели. Срок этот истекал через три дня. Подтверждением того, что акция состоится, явилось и сообщение о том, что в разных кассах Аэрофлота на подставные фамилии участниками «Свадьбы» были приобретены билеты на рейс самолета «Ан-2» именно на это число.

Сотрудники Курнашова и люди из других служб и подразделений, подключенные им в помощь, были готовы принять необходимые меры. Но сегодня утром поступило новое сообщение, потребовавшее поправок в плане оперативных мероприятий. Установлено, что участниками «Свадьбы» куплены еще двенадцать билетов на тот же самолет «Ан-2», но не до Заозерска, как раньше, а до Перевалова, и рейс этот должен состояться не 15-го, как первый, а через пять дней —20-го! Значило ли это, что на пять дней переносится срок проведения «Свадьбы» и нападение на пилотов произойдет не в Заозерске, а в Перевалове? Или организаторы «Свадьбы» почувствовали опасность и путают карты? Поверят им, и главные силы будут брошены 20-го в Перевалово, а «Свадьба» произойдет 15-го в Заозерске. Но Курнашов не исключал возможность того, что «Свадьба» действительно может быть перенесена и акция совершится в конечном пункте рейса. Тому есть немаловажная причина: близость границы, а следовательно, минимум риска. Пока это только предположения. Подтверждающих фактов нет. Пятая молчит. А времени — считанные дни!

Дорис содержалась под домашним арестом. Правда, Белкин называл это казарменным положением, но суть дела от этого не менялась. Из дома она выйти не могла!

Потребовал этого Гартман, решивший, что лучший способ обезопасить участников «Свадьбы» от любых случайностей — это лишить их возможности свободно передвигаться по городу. Необходимость этого он объяснял еще и тем, что сигнал о начале акции может последовать в самые неожиданные часы и все участники должны быть на месте круглые сутки.

Дорис жила на отшибе, и решено было переселить ее на эти дни к Белкину. Туда же определили и Черного. Невзлюбившая его сожительница Стаса заявила, что «терпеть в доме эту пьянь не намерена», и Гартман решил приставить Черного сторожем к Дорис. Девчонка своенравная и может выкинуть любой номер! Если бы не Черный, то Дорис смогла бы на час-другой отлучиться из дома. Белкин разрешил бы ей все! После того как Дорис согласилась отдать ему коровинский пейзаж и кое-какие Теткины безделушки, он смотрел на нее преданными глазами и каждое ее слово было для него приказом. С Черным было по-иному. Мрачный с похмелья и еще более ожесточившийся оттого, что в доме у Белкина не нашлось ни капли спиртного, он отыгрывался на Дорис, изображая из себя тюремщика. Ей беспрепятственно разрешалось ходить по квартире, готовить еду на кухне, но дальше порога входной двери ее не пускали. За продуктами посылалась престарелая соседка Белкина, Полина Алексеевна, и как ни пыталась Дорис уговорить Черного отпустить ее в магазин вместе со старушкой, Черный стоял на своем. Тюремные порядки были ему хорошо знакомы, и роль надзирателя доставляла какое-то садистское удовлетворение. Днем он не разрешал Дорис ложиться на диван, вечером кричал: «Отбой!» — И гасил свет. Тупые эти шутки выводили Дорис из себя, Но она сдерживалась и уходила в комнату Полины Алексеевны. Та поила ее чаем и показывала пожелтевшие от времени фотографии, хранящиеся в семейном альбоме.

Так прошло два дня. На третий день, вечером, зазвонил телефон. Белкин снял трубку, выслушал сказанную ему короткую фразу, изменился в лице и, обернувшись к Дорис и Черному, сказал:

— «Свадьба» — завтра!

Все эти дни они ждали этого условного звонка, и все-таки он застал их врасплох. Может быть, именно в этот вечер поняли они до конца, на что решились, и вместе с волнением пришли вдруг растерянность и страх от близости этого решающего часа.

Белкин в который раз уже перекладывал свои тщательно упакованные свертки. Сначала он уложил их в чемодан, потом в рюкзак; решив, что рюкзак не оченьто подходит к парадному жениховскому костюму, остановил свой выбор на фирменной дорожной сумке. На дно положил свернутый в трубку коровинский пейзаж и обернутые ватой фарфоровые статуэтки, сверху кинул несколько ненадеванных рубашек в магазинной упаковке, спортивную куртку. Потом ходил из комнаты в комнату, выходил в коридор, шел на кухню, возвращался обратно и, усевшись в углу, молча посматривал то на Дорис, то на Черного.

Тот, судя по всему, никаких эмоций не испытывал. Разжился на кухне подсолнечным маслом из запасов Полины Алексеевны и, расстелив на столе газету, смазывал пистолет.

У Дорис раскалывалась голова. То ли она очень волновалась или от нехватки свежего воздуха, но боль была нестерпимой. Она распахнула окно и полной грудью вдохнула сыроватый после недавнего дождя воздух.

— Не высовываться! — гаркнул от стола Черный.

— Голова болит! — пожаловалась Дорис. — Я выйду на полчасика!..