Осман. Хей, Осман!

— Что для тебя эта жизнь обыденная живая? Что ты называешь обыденной живой жизнью?

— Пытаюсь определить!.. Я говорил твоему ученику, что живая жизнь — это многое… Он сказал, что это битвы, оружие, женщины. Зидание великого государства — это ведь тоже и есть живая жизнь!..

— Ты, я вижу, сам не сознаешь странности своих слов! По-твоему, живая жизнь — это смерть?

— А теперь я не понимаю твоих слов? Отчего смерть?

— А ты полагаешь, будто возможно создать великую державу, не убив никого, не пролив реки крови? И ты запомни: это будет кровь людей, которые и не ведают о твоём желании создать великую державу! Они и не ведают, а ты бросишь их под копыта твоих коней во имя твоей великой державы. Это ведь будет твоя великая держава, а не их!..

— Ну, если так, стало быть, живая жизнь — это ещё и неизбежная смерть! Я никого не бросаю под копыта своих коней! И не моя вина, что люди смертны! Я сам — всего лишь покорный раб того неведомого, что мой отец зовёт временем…

— Я хочу сказать тебе ещё слова на нашем языке, на тюркском:

Голоден, голоден, голоден я, Боже мой!
Смилуйся, Господи, дверь мне скорее открой!

Райской еды одну миску прошу у тебя,
Райского теста кусок пирожка небольшой.

Милость твоя велика, словно сотни морей,
Чтоб не иссякла, дари её щедрой рукой!

«Ну, подойди на вершок!» — приказал ты рабу.
Я на сажень подошёл — так открой мне, открой!

Только гяуры[217] тебя не желают признать,
Крест нацепили они и гордятся собой.

Тот, кто, увидев тебя, не сумел полюбить,
Или осел, или камень, иль комель гнилой.

Солнце ты ясное, небо твой трон, о Паша!
Лес и долины наполнены светом — тобой!

Луком изогнута бровь, стрелы мечут глаза
Прямо мне в сердце, что раною стало сплошной.

Брови и очи твои взяли душу в полон,
Стан твой прекрасен, и лик, и твой волос густой!

Зрячих на свете у нас слишком мало, Велед,
Всех же незрячих стремись избегать, дорогой![218]

— Я не знаю, что мне делать! Но как возможно говорить о Боге, будто о любви к женщине? Такие речи надо определять как большой грех!

— Ты произнёс: «Я не знаю, что мне делать!»; и я вспомнил ещё свои слова о странствиях человеческой души:

Её сердце не желает. Что мне делать?!
И душа не сострадает. Что мне делать?!

Я сказал тебе: «Вина скорей отведай!»
Мне в ответ: «Не подобает». Что мне делать?!

Я сказал: «Тебя сей ночью обниму я».
Но она не подпускает. Что мне делать?!

Нет покоя мне от этой острой боли,
А она не замечает. Что мне делать?!

К ней я страстью воспылал, горит всё тело.
Она мне не отвечает. Что мне делать?!

Я сказал ей: «Всё моё тебе дарю я!»
А она не принимает. Что мне делать?!

Она ввергла меня в пламя, я пылаю,
А она не выручает. Что мне делать?!

Вот и дом её. Велед ждёт у порога.
Она дверь не открывает. Что мне делать?![219]

Осман замотал головой, чёрные косы забились на груди:

— Нет, нет! Это не по мне. Ты говоришь о любви к женщине, говоришь о том, что надо пить вино… Женщина в твоих словах обожествлена. Но разве у язычников-многобожников не так?..

— Мы хотим прийти к Божественной сути через нарушение запретов. Это нарушение — одна из разновидностей поиска… Поэтому мы решаемся пить вино и даже вести недостойную правоверных жизнь…

— Это всё слишком мудрено для моего простого разума! Если вы решаетесь вести недостойную жизнь, то чем же вы отличаетесь, прости меня, от неверных, которые всегда ведут недостойную жизнь? И то, неверные также ведь ищут Бога, строят монастыри, отказываются от женщин и вина…

— Мы нарушаем запреты Бога, чтобы прийти к нему…

— Вы испытываете Его? Вы полагаете, Он не накажет вас?

— Конечно же, нет, не накажет! Зачем Он станет наказывать своих верных?