— Тушино, — сказал ей на ухо Зобнин, когда самолет начал снижаться для посадки. — Тут теперь санитарный аэродром.
— Ясно, — кивнула Павла, припомнив, как именно здесь лет семь назад, на одном из воздушных парадов, она восхищалась мастерством наших летчиков, выделывающих в небе просто фантастические трюки.
А сейчас на аэродроме царила суета, по взлетному полю туда-сюда сюда сновали машины с красными крестами, а неподалеку от того места, где произвел посадку самолет с Веретенниковой и ее сопровождающим, десяток молоденьких солдатиков оборудовали огневую точку, причем явно предназначенную для отражения не воздушной, а наземной атаки.
— Неспроста, — помрачнел спутник Павлы, глянув на суетившихся бойцов и прикинув угол огня, который можно будет вести из этого оборонительного сооружения.
— Говорят, немцы уже в Химках. Может, врут, может, нет, но команда на подготовку аэродрома к отражению нападения поступила, — негромко сказал невысокий конопатый паренек в звании сержанта, подошедший к ним, а после козырнул: — Здравия желаю, товарищ капитан государственной безопасности! Я за вами.
— Свиридов, ты уверен? В Химках? — переспросил Зобнин, а после нецензурно выругался.
У Павлы возникло такое же желание, но она сдержалась.
— Когда из управления выезжал, точной ясности не было, — пояснил сержант. — Вроде поступил звонок о том, что несколько немецких мотоциклистов видели в районе Водного стадиона, и это передовые разъезды частей, которые заняли Химки. Но так это или нет — неизвестно, связь работает последние дни не ахти, особенно с пригородами. Обстрелы, обрывы, да еще диверсанты, мать их ети. Берем их группы по десятку в день, а они все лезут и лезут. А самое поганое — наших среди них хватает.
— В смысле — наших? — не удержавшись, спросила Павла. — Белоэмигрантов?
— Если бы, — сплюнул Свиридов. — Совсем наших. Точнее — теперь совсем не наших. Падлы, которые в плен сдались еще летом. Кто струсил, кто маскировался под друга всю дорогу, а при первой же возможности на сторону врага перешел. Проститутки, короче. Мало мы их тогда, до войны, каленым железом выжигали. Надо было больше!
— А что в городе? — уточнил Зобнин. — Как обстановка?
— Осадное положение вчера ввели, — мигом отозвался сержант. — И приказ выпустили, что теперь шпионов, провокаторов, мародеров и прочую сволочь можно на месте кончать, без суда и следствия. Где прищучил, там к стенке и ставь. Очень правильный приказ, как по мне. Чего на них время тратить?
— Ну, на диверсантов время тратить как раз смысл есть, — снова влезла в беседу Павла. — Они враги, разумеется, но при этом еще и источник очень нужной информации, без которой сейчас не обойтись.
Сержант пристально глянул на нее, оценивая внешний вид, как видно, сделал какие-то выводы, но озвучивать их не стал.
— Поехали в управление, — велел Зобнин. — Там я вас, Павла Никитична, сдам тому, кому надо, и на этом наше путешествие закончится. И еще — оставьте ваш узелок здесь, в машине. Даю слово, он никуда не денется. Просто вы с ним на Лубянке будете смотреться довольно странно.
— А без него я в тамошний интерьер впишусь идеально, — не удержалась от колкости женщина и показала на свой замызганный ватник, который ей еще на пересылке в Потьме выдали. — Да?
— Без него вы та, кем являетесь, — холодно произнес Зобнин. — А с ним то ли переселенка, то ли вообще не пойми кто.
— Я и есть не пойми кто, — запал у Павлы пропал так же быстро, как и появился, — разве не так?
— Ехать бы, — глянул на темное небо Свиридов. — До темноты недолго осталось, мало ли что да как? После замучаемся пропуска показывать. А, да, вы же не знаете. Всё, комендантский час ввели. С полуночи до пяти утра. Но и без того на улицах патрулей полно.
— Комендантский час надо было еще месяц назад вводить, — проворчал капитан.
Машина катила по улицам Москвы, и Павла всю дорогу не могла отлипнуть от окна, словно ребенок от желанного подарка, полученного в день рождения. В последний раз она видела город осенью 1937 года, необычайно теплой и светлой, без привычной для столицы октябрьской хмари и нескончаемого нудного дождя. Не было в ту осень луж под ногами, верениц горожан с раскрытыми зонтами и мыслей: «Скорее бы снег выпал, что ли». А продавщицы мороженого с гордостью поглядывали на продавщиц горячих пирожков, как бы говоря: «Не пришло еще ваше время».