— Кандалакша, — кивнул энкавэдэшник. — Нам сначала в местное управление надо заглянуть, а после будет видно, что да как. Особо ни с кем не болтай, фашистов хоть и остановили на том берегу Вермана, но Семенов прав, город все равно считается прифронтовым.
Управление НКВД квартировало в особняке, которое при старом режиме, похоже, принадлежало не последней по достатку купеческой семье, — добротном, крепком, в три этажа и со множеством комнат, которые теперь назывались «кабинетами». Около одного такого Зобнин усадил свою спутницу на стоящий рядом с дверью стул, велев никуда не отлучаться и ждать его, чем в очередной раз убедил в том, что бардак, похоже, достиг всеобъемлющих размеров. К ней, зечке, отбывающей срок по политической статье, даже бойца не приставили для контроля — и это в военное время!
— Павла Никитична? — услышала Веретенникова вдруг свое имя, подняла глаза и глянула на того, кто остановился напротив. — Вы здесь как?
— Сижу, жду, — равнодушно ответила женщина высокому стройному мужчине со «шпалами» лейтенанта.
— Я Анисимов, — сказал тот, — Коля Анисимов. Помните меня? Я был в группе, которая ваше прикрытие обеспечивала четыре года назад.
Конечно, Павла помнила и этого паренька, который тогда еще сержантские лычки носил, и экспедицию, которую организовал и возглавлял Барченко, и безумную ночь, когда сотрудники Бокия насмерть схлестнулись в тайболе с волчарами из Аненербе, одержав в результате над ними верх.
А Анисимову этому она потом лично зашивала разрез, который на его щеке оставил нож одного из немецких головорезов. Вон и шрам, никуда он за прошедшие годы не делся.
— Веретенникова Павла Никитична, статья 58 пункт 1 г, — встала она со стула. — Срок десять лет без права переписки. В данный момент ожидаю сопровождающего для дальнейшего этапирования.
При этом она глянула ему прямо в глаза, как бы говоря: «Не валяй дурака, мальчик. Просто уходи. Уходи прямо сейчас, пока никто не увидел, как мы с тобой беседуем».
— Чаю вам принести? — мягко спросил мужчина, причем по его взгляду Павла догадалась — все он понял. Понял, но все же решил сделать по-своему. — Еще у меня бутерброды есть. Вы же, наверное, голодны?
Дверь кабинета открылась, из нее вышел Зобнин.
— В чем дело, лейтенант? — недовольно произнес он, глядя на Анисимова. — Моя подопечная что-то натворила?
— Нет, — качнул головой тот. — Мы просто беседуем.
— Неожиданно, — немного удивился капитан. — Вы знакомы?
— Да, — опередив на мгновение женщину, произнес Николай. — Павла Никитична меня от смерти когда-то спасла.
— Тесен мир, — философски заметил Зобнин, натягивая на плечи плащ. — Веретенникова, идемте, нас машина внизу уже ждет. Переночуем в гостинице, а утром на аэродром поедем. Везет нам, завтра в Москву самолет отправляют, два места на борту для нас уже выделили.
— Все образуется, — быстро проговорил Анисимов. — Во всем разберутся, поверьте. Многих уже выпустили, и ваше дело непременно пересмотрят!
— Ох, лейтенант, лейтенант, — тяжко вздохнул Зобнин, после снял фуражку и потер ладонью лоб. — Иди уже отсюда, а!
Павла же, удивив себя саму, сделала шаг вперед, обняла Анисимова за шею и прикоснулась губами к его щеке, изуродованной кривым шрамом.
— Спасибо, Коля, — еле слышно шепнула она. — Спасибо, милый.
На следующий день, правда не с утра, а ближе к обеду, раздолбанная «эмка», судорожно дергающаяся на каждой кочке, доставила спутников на аэродром, где они забрались в самолет, который только их, похоже, и ждал. Нет-нет, никто специальный рейс для этой парочки не заказывал, внутри салона обнаружились несколько партийных работников, которые изучали какие-то бумаги, пара офицеров, причем один аж в ранге генерал-майора, и какое-то количество совсем уж непонятных граждан, несомненно между собой знакомых, но при этом друг с другом не общающихся.
— Сколько можно вас ждать? — рявкнул полковник и глянул на часы. — Мне сегодня в восемь вечера у Шапошникова надо быть! У Шапошникова! Вы понимаете, что Борис Михайлович…
— Понимаем, — оборвал недовольные речи военного Зобнин, расстегивая свой плащ и давая тому возможность увидеть его петлицы. — Уже все. Вон лесенку убрали, дверь закрыли, осталось только взлететь да приземлиться.
— И на немецких «охотников» не нарваться, — добавил проходящий мимо них по салону стрелок-радист — Но тут как повезет!
Генерал-майор недовольно засопел, но спор с человеком из ведомства Берии продолжать не стал. Нет-нет, он не струсил, просто — какой смысл? Эти хуже штатских, им все равно ничего никогда не объяснишь, у них свое понимание важности момента.
Насколько не был этот день полон неожиданностями и событиями, но, когда внизу появилась Москва, Павла, не отлипавшая от иллюминатора последние полчаса, чуть не пустила слезу, чего с ней не случалось с середины двадцатых годов. Только сейчас она поняла, как соскучилась по своему любимому городу, по его проспектам, улицам, переулкам и особенно по самым темным закуткам, без которых его невозможно было представить.