– Наместником Бога на земле, махиной, громадой. Источником всего. – Анна вздохнула. – Не знаю, как вам объяснить. С того момента, как его убили, я, ученый, агностик, осталась в полном, тотальном одиночестве. Бог для меня умер: и тот, кому молятся в церквях и мечетях, и мой, личный. Надя же, – голос Анны при имени сестры будто заиндевел, – смелая девочка, как вы смогли убедиться. И отец был единственный, кто… – Маша услышала судорожный вздох, схожий с рыданием, и поспешила наконец попрощаться.
А положив трубку, задумчиво уставилась в стол. Вряд ли смелая девочка Надя боялась отцовского привидения. Но тогда кого же, кого?!
Андрей
Ни-че-го. Намываешь тоннами серую, бессмысленную руду. Тратишь время, которое мог бы провести с много большим толком, гуляя с Машей по городу или поедая ее несъедобные – да и черт с ними! – ужины, или валяясь в обнимку в постели. В Останкино он намывал ее относительно спокойно, хоть и безрезультатно: никто из команды Ираклия Джорадзе не знал о существовании Алисы Канунниковой и Елисея Антонова. Он даже позвонил Гие Давидовичу и попросил узнать у матери, не слышала ли она эти имена. Нет. Никакого проблеска. Глухая стена.
Дальше – хуже: Андрей с головой окунулся в мир гламура, и ему там совсем не приглянулось. Жеманные манекенщики, каждый из которых мнит себя пупом земли, армия из парикмахеров и визажистов, модные фотографы: да, детка, да, а теперь посмотри чуть-чуть левее и подбородок повыше, вы как сюда попали, что, с Петровки, какие вопросы? Бегающие глазки и мгновенная вальяжность, как только они понимали, что он не собирается копаться в их грязном бельишке – вроде наркотиков и секса с семнадцатилетними. Их переглядывания после сканирования Андреева гардероба: «Боже, кто этот неандерталец? Таких еще пускают внутрь Садового кольца?» Взгляд, ошарашенный, Андрея, в ответ: что это за мужские майки с вырезом до пупа, шорты, похожие на юбку в складку, обнажающие до колена волосатые ноги? А сочетания цветов – вырви глаз: оранжевый и ядовито-зеленый, и все это – с фиолетовыми ботинками. Модные мальчики, как, впрочем, и девочки, казались ему инопланетянами с каких-то недружественных планет. Елисей Антонов, избивающий свою домработницу, просто так, для улучшения настроя или чтобы избавиться от стресса перед показом очередной коллекции, вполне себе вписывался в общую картину.
В мире кино оказалось немногим лучше: вальяжности, даже показной, не наблюдалось. Все носились, как подстегнутые, по съемочной площадке: орали, матерились, потом наступала тишина – снимался эпизод, и снова: истерика у актрисы, которую заставляют учить слишком сложный текст, истерика у продюсера, у которого из-за истерики актрисы пропадает съемочный день, истерика режиссера, что его заставляют снимать такое… (дальше непечатно). Помощники оператора, кабельщики и осветители, буднично попивающие в это время за декорациями, реквизиторы и костюмеры, что летали с вытаращенными глазами туда-сюда по съемочной площадке, груженные кипой костюмов и странными предметами вроде напольных ваз, жестяных коробочек и громоздких кальянов. Андрей крутил головой, выискивая тех, кто работал с Алисой Канунниковой, заглядывал в полубезумные лица и спрашивал, спрашивал, спрашивал…
Он угробил на вопросы две недели, потратил бездну сил на перемещения по вечно стоящему в пробках городу, устал, ужасно устал общаться с такими странными людьми, держать лицо и стараться не смеяться истерически и не скатиться в оскорбления. Но каждодневно возвращался к Маше с совершенно четким пониманием того, что ее версия – ошибочна, что этих людей ничего не связывает, никаких общих знакомых, даже странно – Москва, господи прости, такая большая деревня.
Он вздохнул, встав в очередной пробке, и от нечего делать глядел по сторонам. Девушка, ростом и цветом волос схожая с его Машей, торопилась куда-то по своим делам и вдруг замерла, прилипнув к витрине. Андрей вытянул голову, чтобы полюбопытствовать, и замер сам. В витрине он увидел платье. И то ли общение с модной тусовкой так его взбодрило, но он впервые залюбовался тряпкой отдельно от женского тела. Впрочем, сказал он себе, выворачивая к обочине и даже не отдавая себе в том отчета, это ж разве тряпка? Это как раз то, что нужно его Маше. Белое, шелковое, в алых цветах – а он, за исключением одного случая, никогда не видел Машу ни в чем, кроме черного. «Она такое никогда не наденет, – сказал себе Андрей, припарковавшись и открыв дверь машины. – Она тебя засмеет, и правильно сделает!»