Ошибка Творца

– Приятно иметь с вами дело. Я ведь, знаете, за свою позицию еще успел погулять в лагерях: помню, как решал вопрос, почему элементарно, по законам Менделя, наследуется иммунитет у растений к самым различным грибковым заболеваниям, нагружая тачку, которую затем отвозил к растворному узлу… Понятно, что, вернувшись в Москву, я стал осторожнее высказываться. Вот этого, осторожности, оглядки, у Бори не было совсем. Он был свободен. Даже слишком.

– Что вы имеете в виду?

Лебедев вздохнул:

– Для вас, барышня, явление мутационного процесса, концентрация деталей, андрогенез, корреляционные связи – бессмысленный набор слов, но вы должны понять одно: любая эмпирическая, экспериментальная генетика должна быть осторожной, аккуратнейшей. Мы по локти засовываем руки в Божественное творение, и делать это надо… очень бережно. – Лебедев опять пожевал губами и кинул на Машу тяжелый взгляд исподлобья.

– Вы чего-то недоговариваете. – Маша улыбнулась. Она не была уверена, что правильно поняла возвышенную тираду.

Но академик не улыбнулся в ответ, а громко вздохнув, некоторое время, казалось, разглядывал выступающие на старческих руках крупные вены.

– Хорошо, – сказал он наконец. – В конце концов, Борю уже не воротишь, да и знаю я немного. – Он повернулся к Маше и пошевелил седыми бровями: – Да и просто-напросто не могу отказать женщине в таком платье!

– Спасибо. – Маша оправила крепдешин на коленях: знал бы Андрей, что его подарок так помогает в делах следствия!

– Девяностые годы, годы хаоса и разбазаривания советской науки, пришлись на конец моей карьеры и на расцвет Бориной. Он, как я говорил, работал как бешеный, сидя в лаборатории почти безвылазно, и почти никуда не выходил, разве что в военную столовку метрах в трехстах, где обедал и ужинал, забирая продукты на завтрак, если не ночевал дома. Вскоре институт наш сдали в аренду каким-то кооперативам – наплодившиеся в годы лысенковщины непрофессионалы, ставшие к началу 90-х большим начальством, не стеснялись заработать. Вот тогда Боря и ушел в частный сектор.

Маша нахмурилась:

– В какой частный сектор? Он же работал над эмбриональной генетикой, где могли понадобиться… – и вдруг осеклась. А Лебедев вновь перевел взгляд на свои руки и вздохнул.

– Дальше все, что я вам говорю, следует делить на десять. Говорят, он проводил опыты на человеческих эмбрионах. Опыты были запрещены во всем мире, но в тот конкретный период «лихих 90-х», как бы вам сказать… Сместились понятия того, что может и не может себе позволить ученый, общая вседозволенность лишала ориентиров самых стойких. А дальше…

– А дальше? – Маша, замерев, во все глаза смотрела на старого ученого.

– Дальше случился скандал. Деталей я не знаю, слышал только слухи от общих коллег о погибшем при рождении младенце. Но ясно одно: именно поэтому Шварц был вынужден срочно принять приглашение Гарвардского университета и уехать из России. Честно говоря, я был очень удивлен, что он решил вернуться. Впрочем, старых связей, в том числе и со мной, Боря не поддерживал. – И Лебедев посмотрел на Машу грустно и чуть виновато. – Иногда так случается, что ученый чувствует себя демиургом. Всесильным Творцом, которому подвластна материя. И это всегда ведет к последствиям. Трагическим последствиям, Мария.

Андрей

1992. 1993. 1995. 1995.

Маша попросила у него выяснить годы рождения Алисы, Ираклия, Елисея и Надежды Шварц. Она ничего не объяснила, но голос у нее был глухой и какой-то потерянный. Еще она сказала, что нужно найти клинику, где они все появились на свет. – Она так и сказала: «клинику», в единственном числе, и Андрей, думая, что ослышался, все-таки сделал необходимые звонки. И теперь сидел, озадаченно хмурясь в экран. Маша не оговорилась: все четверо родились в роддоме в Люберцах. Причем родители Алисы, запойные пьяницы, помнили только факт «люберецкого» местонахождения, а Элисо Вахтанговна, после некоторой паузы, сообщила точный адрес. Узнав у отца Елисея Антонова, что его жена рожала сына в том же заведении, он рискнул перезвонить Джорадзе и попал в этот раз на Гию Давидовича.

– Почему? – спросил Андрей, глядя в экран компьютера на только что найденную через поисковик фотографию неказистого здания роддома. – Почему вы, будучи солистами Большого театра и живя в центре, обратились в люберецкий роддом?

В трубке воцарилось молчание. Наконец глубокий голос с грузинским акцентом произнес:

– Я надеюсь, капитан, что у вас есть основания задавать мне такие странные вопросы. У нас с Элисо не получалось сделать детей. В этом роддоме делали уникальные по тем временам операции по эмбриональной подсадке.

– Ясно, – ответил Андрей и попрощался. Ничего ему было не ясно, и он набрал Машин номер.

– Так я и думала, – ответила спокойно Маша.

А Андрей чуть зубами не заскрежетал от раздражения.

– Было бы неплохо, – сказал он вкрадчиво, почти нежно, – если бы ты хоть иногда держала меня в курсе получаемой информации и своих умозаключений на ее основе.

– Прости. – Маша испугалась нежного голоса – и правильно сделала. – Давай встретимся в Люберцах, прямо в роддоме?

* * *