Ошибка Творца

Она впервые сделала это. Сварила кофе и принесла в его кабинет. Он был менее пунктуален, чем Шварц, но задачей Брони не являлось сохранить напиток максимально горячим. Это был жест доброй воли, способ дать понять, что она – с ним, ЗА него. Она заменила яркий солнечный свет на ровное тепло от радиатора. Потому что аналога даже этому теплу вокруг не наблюдалось. Броня понимала, что не выживет без Евгения Антоновича: если и он уйдет – то ничего не останется. Ведь институт – это не здание, пусть тысячу раз дизайнерское. И даже не оснащенные по последнему слову техники лаборатории. Институт – это возможность прикоснуться к другому знанию, обменяться им, как рукопожатием. Вот почему мало кто из ведущих ученых, уехавших в 1990-х и 2000-х, вернулись обратно в Россию, хоть их и прельщали большими деньгами. Чиновники не понимали, что, если бы эти люди хотели денег, они, со своими блестящими мозгами, занялись бы чем угодно, кроме науки. Их же, в большинстве своем, деньги занимали постольку-поскольку. Намного существеннее было оказаться в окружении своей «научной» семьи: в любой момент при необходимости стучаться в соседнюю дверь, чтобы прояснить для себя какой-нибудь вопрос – и пойти дальше. Эту-то научную школу и развалили в новой России во всех областях, и теперь ее приходилось собирать по крупицам, надеясь на время и на новые таланты, которыми, как известно, не оскудевает русская земля, хоть залей ее кровью и выдави всех способных к научной мысли в эмиграцию. Шварц вот вернулся. А Калужкин никуда и не уезжал. Его эмиграция была внутренней. «Интересно, – думала Броня, – почему он решил уехать в глухую провинцию? Ведь он тоже талантлив – только дарование его спокойное, не звездное». Кофе уже почти остыл, и Броня с тоской посмотрела на пейзаж за окном, заштрихованный летним быстрым дождем, – неужели не придет? Но вот за спиной открылась дверь, и Броня так и застыла, не отрывая взгляда от окна. А Калужкин – в проеме двери. Он молча переводил глаза с чашки кофе на Бронину скорбную спину в обрамлении оконной рамы.

– Слава богу, они вас выпустили, – наконец обернулась Броня. – Я очень боялась.

– Спасибо за кофе. – Калужкин снял пиджак, оставшись в вечном своем сером свитере.

– Я сделаю еще, этот совсем остыл. – Броня бросилась к столу, схватила чашку.

– И мне, если не трудно, – раздался вдруг низкий голос. В дверях стояла Надя Шварц. В черном коротком платье с кружевным белым воротником и черных лаковых лодочках, волосы забраны в строгий гладкий хвост.

Броня на секунду замерла, как замирали все в Надином присутствии:

– Мои соболезнования. Я… Я сейчас сварю кофе.

– Спасибо, – сказала Надя. Неясно вот только, в ответ ли на соболезнования или в благодарность за кофе. И подняла огромные глаза на Калужкина. – Дядя Женя, как вы? Держитесь?

И она грациозно опустилась на стул рядом.

– Думаю, как ни тяжело, вам теперь придется взять на себя директорство… – сказала Надя негромко и дотронулась тонкими пальцами до лежащей на столе руки Калужкина.