Ошибка Нострадамуса

— После смерти Пушкина его квартира долго сдавалась. внаем частным лицам. Неоднократно перестраивалась. От пушкинской обстановки почти ничего не осталось, — рассказывала Рита. — А в конце минувшего века в апартаментах поэта разместилось Охранное отделение. Пушкинский кабинет заняли жандармы. Там, где умер Пушкин, мучили и пытали людей. Ясно, что ценители пушкинской поэзии отнюдь не стремились туда попасть. Людей в пушкинский кабинет доставляли вопреки их желанию и под конвоем. Теперь в этом доме пушкинский музей, но я так и не решилась в него пойти.

— Почему?

— Боюсь пошлости. Мне говорили, что в квартире Пушкина вывешены портреты его злейших врагов: Бенкендорфа и этого гнусного старикашки Геккерена. — Я засмеялся. — Это не смешно, — сказала Рита.

* * *

За десять дней своего пребывания в Ленинграде я узнал о «лучезарной» советской жизни больше, чем за все предыдущие свои девятнадцать лет. Узнал, например, что такое советский массовый профессионализм. Почти каждый советский человек, чтобы организовать свой быт, вынужден заниматься самолечением, самовоспитанием, самообразованием. Он знает, как лечить людей и зверей, как воспитывать детей. Он знает множество самых разных вещей, о которых понятия не имеют люди на Западе, — это помогает ему выжить, но его профессиональный уровень крайне низок.

Меня удивило, что товары в ленинградских магазинах столь же низкого качества, как и в Черновцах. Исключение составили, пожалуй, папиросы «Беломор», которые я начал курить еще в школе. Здесь они оказались гораздо «вкуснее».

Потом я узнал, что лучший в Союзе «Беломор» производится Ленинградской табачной фабрикой имени Урицкого. А я у себя в Черновцах курил папиросы киевского производства.

Однажды, когда мы с Ритой гуляли по Невскому, она остановилась у дома номер 12 и сказала:

— Здесь наш дом моделей.

— Вот это да, — восхитился я, — как в Париже.

— Представь себе, не хуже, — улыбнулась Рита. — Художники, которые здесь работают, великолепные профессионалы. Я ведь с некоторыми из них знакома и знаю, что говорю.

— Но почему же тогда в здешних магазинах продают одежду столь низкого качества? Это ведь не секрет. Все это знают.

— Потому, дурачок, что у нас всегда так. Работу талантливых людей портят перестраховщики и бездари. Уже готовые модели одежды проходят фильтрацию всяких там комиссий да советов. Все красивое и изящное яростно вымарывается. И когда эти модели попадают в производство, в них уже не нет ничего ни модного, ни красивого.

— И это все?

— Нет, не все. Потом оказывается, что нет подходящих ниток или пуговиц, или что ткань плохую завезли.

— И что в результате всего этого получается, то люди и носят?

— А что им делать?

— Но я ведь вижу, что ты, например, всегда хорошо одета. Свои вещи разве ты не в магазинах покупаешь?

— Да ты что, — засмеялась Рита, — найти что-то приличное для себя в магазине невозможно. Легче помереть. Вот я и шью для себя. Все, что ты видишь на мне, я сама сшила. И все женщины, которые хотят выглядеть по-человечески, так делают.

— Все шьют?

— Не все, но многие. Некоторые достают дефицит. А которые побогаче, те покупают у фарцы.

Когда мы проходили мимо киоска, где продавались пончики с повидлом, я предложил:

— Возьмем по одному?

— Да ты что, — ужаснулась Рита. — Это же не пирожки, а сплошной сюрприз. Никогда не угадаешь, с какой стороны повидло вылезет.

Я еще был в России, когда «эпоха зрелищ кончилась» и начался долгий период противостояния власти и интеллигенции. Советские люди во время веселого правления «царя Никиты» успели заразиться вирусом индивидуализма, и жизнь общества стала проходить параллельно жизни государства.

Пока одни занимались диссидентством, другие устанавливали моду, которая не имела ничего общего с продукцией советских фабрик. Стремление хорошо одеваться и красиво выглядеть стало массовым, — во всяком случае, у женщин, — и власти ничего не могли с этим поделать. А когда тоталитарная власть хоть в чем-то бессильна, это означает, что конец ее уже не за горами.

Каждый день ровно в 12 часов пополудни раздавался выстрел пушки Нарышкина бастиона Петропавловской крепости.

— Это для того, чтобы напомнить людям, в каком прекрасном городе они живут, — пояснила Рита.

В Летнем саду мы побродили по еще влажным после легкого дождя аллеям, вышли на Лебяжью канавку и долго смотрели на маячивший впереди силуэт Михайловского замка.

«Как звери, вторглись янычары…», — процитировал я. Рита повела плечом и сказала:

— Павел вовсе не был злодеем. Этого несчастного человека оболгали его убийцы. Для Пушкина же в пору его бурной юности каждый венценосец был тираном.