Ошибка Нострадамуса

Девушка, бывшая моей отрадой, с искренним чувством, которого я прежде не замечал у нее, рассказала мне о том, что нашла наконец свой идеал. Желая меня утешить, она добавила, что расстается со мной без горечи и будет хорошо вспоминать о нашей дружбе. Был пасмурный ветреный день. Накрапывал дождик, смывавший мои жалкие слезы…

В Петербург я приехал в конце июня и еще застал дивную атмосферу белых ночей с их хрустальной прозрачностью и сказочным мерцанием.

Обычно, когда мечты сбываются, люди испытывают нечто похожее на легкое разочарование. Со мной не произошло ничего подобного, ибо именно таким я и видел в воображении этот город.

Отчим дал мне адрес Анжелики, вдовы руководителя польской секции Коминтерна, расстрелянного в 1937 году.

Он познакомился с ней в Казахстане, где она отбывала ссылку. После XX съезда муж Анжелики был реабилитирован, а ей назначили небольшую пенсию и разрешили вернуться в Ленинград.

Ее двухкомнатная квартира находилась на последнем этаже четырехэтажного кирпичного дома. Из окна комнаты, где я прожил десять дней, видна была крыша какого-то деревянного строения, окруженного высокими брандмауэрами и молодцевато выстроившимися в ряд бесконечными дымовыми трубами.

Во дворе был садик с клумбой, где ютились чахлые цветы и высокие деревья, крашенные блеклой листвой. Кладка кирпичей голых неоштукатуренных стен таких домов, составлявших целые кварталы, образовывала узоры, таившие в себе прелесть петербургской старины.

Анжелика оказалась грузной пожилой дамой с больными, отмороженными в ссылке ногами. У нее были седые, аккуратно зачесанные назад волосы, выцветшие серые глаза и голос с какой-то странной хрипотцой, по-видимому, из-за чрезмерного курения.

При первой встрече, бесцеремонно меня осмотрев, она сказала:

— Ты похож на кацапа, а не на еврея. Твой отчим написал мне, что ты много читаешь. Надеюсь, ты перестанешь тратить время на подобную чепуху. Парень в твоем возрасте должен найти более подходящее для себя занятие.

Я со спокойной совестью пообещал ей это.

О себе Анжелика рассказывала скупо. Но все же я узнал, что она родилась и выросла в аристократической польской семье. Родители ее обожали, баловали и вообще были без ума от прелестного ребенка. В шесть лет она пела, танцевала и музицировала. Став подростком, увлеклась математикой и живописью. Писала рассказы, заслужившие похвалу самого Генрика Сенкевича.

Со временем выяснилось, что это красивое нежное создание обладает мужским складом ума и склонностью к авантюрам. Что на самом деле Анжелика — это упрямая, безразличная к условностям и приличиям своевольная женщина. Из тех, которые никогда не станут ангелами, даже если их поселить в раю.

Ее ждало блестящее будущее на любом поприще, но она увлеклась политикой и, разбив сердца своих родителей, вышла замуж за польского революционера, к тому же еврея.

Ну а потом большевистская Россия, Гражданская война, дружба с «валькирией революции» Ларисой Рейснер, водоворот партийных страстей, Большой террор, расстрел мужа — близкого друга Бухарина, ссылка, реабилитация. И вот теперь — одинокая старость и ожидание неотвратимого конца у разбитого корыта. Но эта женщина никогда не унывала.

— Только старые люди знают, как нужно жить, но они уже не могут воспользоваться этим знанием, — сказала она мне как-то за нашим утренним чаепитием.

— Ну и как же нужно жить? — тут же спросил я.

— А нужно каждую секунду ощущать себя счастливым от одного только своего присутствия на вечном празднике жизни, оттого, что тебе дано счастье видеть этот свет, эти краски, вдыхать этот благословенный воздух, ничего больше не надо. Это и есть счастье. Жизнь сама по себе бесценна. Но ты еще этого не можешь понять. Ты ведь еще мальчик.

Анжелика избегала говорить со мной о политике, но своей ненависти к Сталину не скрывала. Это была ненависть в дистиллированном, ничем не замутненном виде.

— Сталин был извергом, — сказала она однажды. — Он задушил социалистическую революцию, уничтожил ленинскую партию и создал рабовладельческое государство.

Помню, как я был потрясен этими словами, да она и сама испугалась, хоть и понимала, конечно, что я не пойду доносить. Сталин — уж ладно. После XX съезда его только ленивый не ругал. Но рабовладельческое государство… Мне это казалось перебором. Что я тогда понимал, в свои неполные девятнадцать лет?

— Но ведь Советский Союз под его руководством выиграл такую войну, — искал я какие-то аргументы, чтобы противостоять ее нигилизму, казавшемуся мне невыносимым.

— Русские выиграли войну, — грустно улыбнулась она, — потому что боялись Сталина больше, чем Гитлера.