Орельен. Том 2

— Видишь, к чему привела твоя система! Хорошенькая система — молчать… ничего не говорить… предоставлять событиям идти своим ходом… Прятать на манер страуса голову!

— А что же я должен был, по-твоему, делать? — жалобно допытывался аптекарь. Эдмон пожал плечами. Ох, уж мне этот Люсьен! Чем все это кончится — неизвестно, а пока Люсьен у них на шее. И именно тогда, когда он условился пойти с Розой в кафе…

Наконец посыльный принес Люсьену записку. Эдмон подскочил к нему. Где вам вручили записку? Кто вручал? Посыльный оказался из кафе, вручила записку одна дама… Нет, она уже ушла. Дайте ему сто су и пусть убирается в конце концов!

Береника просила Люсьена уехать. Пусть он возвращается домой, где его ждут дела. Береника чувствует себя хорошо… Беспокоиться о ней не надо. Она одна. Никаких глупостей она не наделает. Ей просто необходимо побыть одной. Потом она оглядится, напишет, предупредит Люсьена о своем приезде. Но лишь при том условии, что сейчас он оставит ее одну. Она вернется на улицу Рейнуар, только когда он уедет. И пусть даже не пытается обманывать ее — оставаться, ждать. Иначе она рассердится. Ей хочется побыть одной. Потом она вернется домой, словно ничего и не произошло. Она не хочет делать его несчастным, но, если она увидит его сейчас, может произойти непоправимое…

— Боже мой, боже мой, — жалобно стонал Люсьен. — Что я ей сделал?

По его лицу крупными каплями стекал пот. С этими красными пятнами на лбу и на щеках он стал похож на петрушку. Эдмон сразу же правильно оценил записку Береники: само собой разумеется, девочка права. Пусть Люсьен уезжает, пусть непременно уезжает.

— Ты считаешь, что я должен уехать?

— Послушай. Или она тебе надоела, и тогда не валяй дурака и катись отсюда, или ты согласен и тогда делай, как она велит, то есть уезжай! Уезжай во всех случаях!

И пусть его милейшая кузина не рассчитывает на то, что он и впредь будет заниматься ее историями. Он лично отправляется в Межев, да, он едет в Межев.

Бланшетте, наоборот, улыбалось, чтобы Люсьен остался в Париже. Мало ли что может быть!

— Ну, вы там как знаете. А я ухожу.

Эдмон оставил их в библиотеке, где оба они, незаметно наблюдая друг за другом, кружили вокруг телефонного аппарата. Останься Эдмон наедине с Бланшеттой, они бы тут же позвонили Орельену. Но не в присутствии этого Люсьена, конечно. Вдруг раздался телефонный звонок. Бланшетта взяла трубку. Звонил Орельен. Она взглянула на Люсьена и не ответила на вопрос: «Кто у телефона?»

— Это вы, Бланшетта?.. Она еще не вернулась? Но что все это значит? — Бланшетта молча слушала, пусть говорит, пускай тоже мучается. Она упивалась этой горькой усладой. Так или иначе, Береника не у Орельена. Бланшетта не сказала Орельену, что от Береники пришла записка.

Она не сказала ни одной неосторожной фразы, из которой Люсьен мог бы понять, что она говорит с Лертилуа! Как же он ее все-таки любит! Теперь он даже не считает нужным скрывать свои чувства, притворяться! Он ни капли не жалеет ее, Бланшетту. Но почему он так удивился, что она еще не дошла до дому? Странное в данной ситуации слово. Вдруг Бланшетта поняла все. Они виделись, Береника ушла от него, и Орельен решил, что она вернулась на улицу Рейнуар.

— Она вам сказала, что идет прямо сюда? — спросила Бланшетта.

— Нет, — не подумавши ответил Орельен.

Он выдал себя. Но и она тоже выдала себя Люсьену, который в течение всего разговора стоял с ней рядом, вдруг протянул руку, желая взять телефонную трубку. Бланшетта положила трубку.

— Это звонил мосье Лертилуа? Зачем вы лжете мне, Бланшетта. Это он. Я сейчас ему позвоню. Я должен все знать. В конце концов я имею право все знать… Вы оба с Эдмоном все время стоите между мной и ими…

— Ими?

Люсьен только сейчас понял, какое слово он нечаянно произнес. Он признал. Признал существующую ситуацию. Он закусил губу. Застонал. «Ими». «Они», — думать о Беренике и о том, другом, «они»! Он мог бы не говорить этого. Никаких «их» не было. Что это он в самом деле вообразил? Конечно, он мог бы расспросить обо всем Бланшетту, узнать, не влюблен ли в Беренику Лертилуа. Но он вспомнил, через какой она сама прошла кризис, и не пожелал причинить ей новой боли, должно быть, она сама сотни раз задавала себе такой вопрос. Неудавшаяся попытка самоубийства вдруг предстала перед ним в своем подлинном свете… Господи, нужно же быть таким слепцом!

Бланшетта решила не церемониться больше с Люсьеном. Она взглянула на него и произнесла тоном, в котором прозвучала нескрываемая ненависть:

— Да… они любят друг друга, ну и что? Вы разве этого не знали? Хотя чему бы вы тут могли помешать? Да и никто в таких вещах помешать не может. Они любят друг друга.

— Что я вам сделал, Бланшетта?

— Вы? Это даже смешно! Вы! Вы-то, конечно, ничего! И я не вижу никаких оснований вам лгать. Вы не ребенок. Вы достигли того возраста, когда человек может страдать. Вам больно? Вам, действительно, больно?