Орел и Ворон

По спине невольно пробежали мурашки. У меня с детства живое воображение и богатая фантазия…

Сотник вдруг раскатисто засмеялся. Я удивленно взглянул на него, но мой товарищ так заразительно зашелся в хохоте, что и я не удержался от смешка:

– Ты чего, Тимофей?

– Уха-ха-ха… Немец… Ой не могу… Неме-е-е-е-ец!

– Ну чего?!

Московит поднял на меня глаза, кривя рот в смехе:

– Да шутейку придумал… Крестное знамение хорошо, а крестное знамение и добрая сабля – еще лучше!

Я вновь хохотнул, оценив юмор товарища, после чего отметил:

– Боюсь, друг мой, ее смогу понять только я, ибо знаю предысторию.

Сотник немного успокоился – видимо, со смехом его отпускало напряжение недавней схватки, – после чего, чуть помолчав, произнес:

– Ну, тогда пусть будет так: доброе слово хорошо, а доброе слово и вострая сабля – еще лучше!

Ободряюще кивнув, отдавая должное таланту своего спутника, я добавил:

– Можно заменить саблю на пистоль, и тогда вообще жизненно получится.

– Но-но, рейтар! Ты сабельку-то не трогай!

После чего Тимофей неожиданно посерьезнел:

– Но вообще, спасибо тебе еще раз. Прикрыл спину, выручил.

Мне осталось лишь ободряюще улыбнуться соратнику, после чего я все-таки не удержался от восхищенного возгласа:

– Но как ты их крестом-то, а?! Я так и вообще обмер от страха!

– Ага! Да я сам чуть портки не обделал!

Мы вновь дружно грянули хохотом, оставляя пережитое в прошлом…

Между тем где-то в глубине чащи в очередной раз крикнула птица и вновь зашумел ветер в кронах деревьев.

Словно и не было скоротечной схватки с разбойниками…

Глава 10

Утренние сборы вышли непростыми для нас обоих. Себастиан, стороживший костер и нашу стоянку первую половину ночи, отчаянно зевал, не выспавшись, да и у меня самого голова отчаянно гудела, потому как я нес сторожу все оставшееся до рассвета время, подняв рейтара с первыми лучами солнца.

А без сторожи было никак нельзя. Ведь даже если на нас напала ВСЯ разбойная ватага, дед и еще один тать сумели ведь уйти! А зарезать спящих сил и сноровки могло хватить и подлому старику… К слову, после вечернего боя я сразу же натянул тетиву и снял ее только перед рассветом, чтобы роса не села. После чего вновь натянул – теперь мой лук должен быть готов к бою всегда! По крайней мере, пока мы в лесу и разбойники могут напасть в любой момент…

Разогрев на костре густой кулеш из пшенки с так до конца и не размякшей солониной, мы быстро поснедали, запивая кашу разбавленным вином немца. Я вкус этой кислятины так и не понял, как и то, что фон Ронин в ней находит. Наши хмельные меды куда как вкуснее! Но и товарищ мой также сидел с откровенно недовольным видом, не получив от разведенного напитка ровным счетом никакого удовольствия… А все потому, что питьевой воды во фляге иноземца и моем кожаном бурдюке осталось немного – не менее половины запаса пришлось потратить на кулеш. А источника свежей водички в потемках мы уже не нашли… И тем сильнее было разочарование обоих, когда спустя всего лишь полторы версты пути мы вышли к лесному озерку, питаемому чистыми ключами!

Но тут, по крайней мере, мы вдоволь напились студеной вкусной водицы и обновили ее запасец после чего дорога наша пошла уже веселее…

– Слушай, Себастьян. Ну вот ты лютеранин, но скажи мне, чем твоя вера от моей отличается, а?

Рейтар лениво и напускно равнодушно покачал головой, после чего с явным нежеланием начинать этот разговор, кратко ответил:

– Не знаю… Я не очень хорошо знаю обряды греческой церкви.

Ну, не на того ты напал, гусь германский…

– Хах, так я могу тебе рассказать! Все-таки едем к прозорливому старцу, в наш православный монастырь. Негоже тебе будет не знать наших обычаев!

На губах немца появилась краткая усмешка – и тут же погасла.

– Православный, говоришь? Мы вашу церковь называем ортодоксальной, а вас самих – ортодоксами. Но в переводе с греческого «ортодоксия» как раз и означает «праведное» или «правильное мнение»… Что же, если тебе это действительно интересно, Тимофей… Основывая лютеранское учение, Мартин Лютер и его последователи, думающие и верные душой священники, как раз и искореняли ереси Рима, возвращая церковь к ее истокам. Такие ереси, как, например, индульгенция.

– И что же такое индульгенция?

В этот раз фон Ронин усмехнулся в открытую:

– Это грамотки, написанные с благословения понтификов; купи ее, и получишь прощение всех грехов от папы римского! Хах, иными словами, католики научились торговать даже грехами, точнее, прощением от них… А потому ты можешь идти и делать любое зло: хочешь – возьми силой понравившуюся замужнюю женщину, хочешь – укради ребенка, хочешь – убей человека, ограбь его или обворуй. Но тебе уже ничего не страшно! Ты ведь можешь купить индульгенцию и очиститься от греха!

Я аж сплюнул от негодования:

– Не зря римского папу у нас предали анафеме!

Ротмистр согласно кивнул, после чего продолжил:

– Вот и Мартин Лютер гласно выступил против индульгенций, объявив, что непогрешимость римских пап ложна… Мы же называем наших священников пасторами, то есть проповедниками, и они ничем не возвышаются над мирянами. А потому все лютеране причащаются потиром!