Орда

Как только большая часть монгольского лагеря забылась тяжким сном, началось наше «светопреставление»… Монгольский лагерь заполыхал вместе со снегом, ночью стало светло как днём. Крепостные арбалеты непрерывно вели обстрел глиняными сосудами с «греческим огнём», точнее говоря продуктами перегонки угля и дерева. Этот огонь не только освещал, но в значительной мере прокладывал путь — поджаривая сбившихся в кучи монголов. Повсюду с диким ржанием метались зажжёнными живыми факелами кони, монголы с подожжённой одеждой судорожно зарывались в снег. А русские рати, освещаемые неровным горящим светом, не обращая внимания на разверзшийся вокруг ад, продолжали двигаться вперёд, твёрдой поступью и при полном молчании.

Упряжки лошадей тянули 12–футовые орудия. По команде пушки выезжали вперёд, развернувшись и сняв зарядные передки, они тут же разрождались страшными грохотами залпов, заглушая крики заживо сгорающих степняков. Пламя, вырывающееся из жерл пушек, разрезало своими световыми вспышками и так изрядно освещаемую пожарами ночную тьму.

Вместе с лагерем заполыхали те немногие обозы, что удалось монголам эвакуировать. Пришлось ядрами пробивать проходы, разнося в щепы составленные вместе телеги и возки. В образующиеся проломы и пустоты тут же устремлялись плотно сбитые батальоны. Монголы не просто отхлынули от линий своих полевых укреплений, они в страхе беспорядочно побежали из лагеря.

Утомлённые холодом, голодом, бессонными ночами, пережившие ужасы сегодняшнего дневного избиения они перестали не то что верить, а даже элементарно слушаться своих командиров. Как в таких случаях и бывает, на поверхность во «всей красе» всплыли животные инстинкты. У всех осталось одно лишь желание — сбежать, куда подальше из этого снежно — пламенного русского ада.

И они бежали, кто, оседлав коней, кто на своих двоих. Их лошади давили друг друга, опрокидывались в занесённых снегом рвах. К всеобщему «веселью» подключились даже, казалось бы, меланхоличные верблюды, с диким рёвом носящиеся по объятому пламенем становищу. Некоторые из двуногих ещё пытались отстреливаться, но большинство просто бежало. Ими двигало одно лишь желание — подальше уйти от до боли знакомых раскатов орудий, тресков выстрелов и всепожирающего нетушимого пламени тщадящих пожаров. Эта главенствующая масса паникёров, как водоворот, сминала и увлекала за собой немногие части сохранявшие ещё дисциплину.

По огромному, горящему монгольскому лагерю русские рати продвигались крайне медленно, боясь вырваться сильно вперёд, чтобы из — за этого ненароком не попасть под раздачу то и дело громыхающих по — соседству орудий. Стремительному продвижению мешали также разбросанные повсюду шатры и обозные средства передвижения, перманентно преграждающие путь атакующим колоннам. Ну и, конечно, метавшиеся повсюду пешие и конные монголы, волей — неволей нанизывающие свои тела на пики и бердыши, тоже заметно притормаживали наши войска.

С противоположной стороны монгольского лагеря, ратьеры, покинув перекрывавшие реку блокгаузы, также не бездействовали. По проложенным взрывами коридорам в монгольский стан устремилась конница. Сея среди монголов небывалую панику и сминая все заслоны. Никто сейчас в мире не мог выдержать атаку конного ратьерского строя, где каждый всадник вооружён несколькими крупнокалиберными пистолями, выстрелы из которых обладали таким останавливающим эффектом, что заставляли кувыркаться через спину даже мчащуюся во весь опор тяжёлую рыцарскую конницу, куда там до ней основной массе монголов с их лёгкими низкорослыми лошадками.

В прорыв устремилась и конная артиллерия. Очень скоро орудийная пальба разразилась в самом центре горящего со всех сторон монгольского лагеря. Это было через чур, даже для много чего повидавших монголов. Разрезанные неживую тумен потерял всякое управление. Подняв нечеловеческий рёв, рвя узду и настёгивая своих коней, всадники понеслись в сторону леса. Косматые лошадёнки, голодные, одновременно обожжённые и замёрзшие, израненные стрелами, были напуганы происходящим не менее своих наездников. Эту беспорядочно удирающую конно — людскую массу совсем не требовалось как — то понукать. Попав в общий поток, лошади сжимали друг друга со всех сторон и бежали прочь от полыхающего лагеря и грохочущей артиллерии.

Сквозь разрывающие густую тьму всполохов рыжего пламени было видно, как у границы густых владимирских лесов возник грандиозный завал. Трепыхающиеся тела лошадей смешивались вместе с издававшими предсмертные вопли монголами. Лесная чащоба действовала на плотную, обезумевшую от страха конную лаву словно сито — пропуская дальше вперёд сотни, но останавливая в частоколе живой изгороди тысячи. Да ещё вовремя подсуетилась наша артиллерия, перенесшая огонь на такую заманчивую мишень. Как следствие — несколько сотен насмерть сдавленных у линии леса, а с другой стороны завала — больше тысячи хорошо нашпигованных картечью искорёженных тел. И как окончательный итог — изначально семидесятитысячный монгольский ударный корпус фактически прекратил своё существование!