Оракул выбирает королеву

Из плохонького зеркала на Леону уныло смотрела блондинка. Леона, не сдержавшись, фыркнула. От жизни в потемках в ней самой даже красок стало как будто меньше. Раньше — чудесные светлые волосы с золотистым отливом, теперь — невнятная солома из-под чепца. Губы сочные, яркие были. Превратились в скорбно сжатые бледные полоски, да еще и морщинки в уголках рта. Цветом глаз, редким оттенком морской волны, восхищался ее бывший муж, маркиз Риквейл. Называл их "парой самых лучших изумрудов". Глаза потемнели и одновременно поблекли. И под ними теперь вечные синяки, как от недосыпа. В общем, тот еще вид. Хотя, может быть, она сама виновата. Сама запустила себя. Красотой нужно заниматься… а для кого? Здесь, в Середине, все тусклые, одинаковые, и мужчины, и женщины, и никому не интересно, как ты выглядишь, все только и думают, как бы заработать, да отправиться куда-нибудь ближе к солнцу. Только вот не понимают, что там их тоже никто не ждет.

Леона, хмурясь своему отражению, быстро умылась и вышла. Наверное, ей тоже надо собрать деньжат и уехать куда-нибудь повыше. Но вот беда: драгоценный супруг дал понять, что в ее же интересах больше никогда не появляться там, где ее могли узнать.

"Я бы тебя убил, да жаль", — вот что он ей сказал. Милосердная сволочь.

И Леона исчезла. И поэтому до сих пор жива.

Так, размышляя понемногу о том, о сем, Леона одевалась. Сегодня ей предстоял поход в меморум, и поэтому одежда тоже должна была быть соответствующей: рубашка с длинным рукавом, мужские куртка и штаны, свободные, чтобы не сковывали движений. Удобные башмаки. Перчатки. Шею — а потом и голову — обмотать платком, да так, чтобы никакой бесхозный отпечаток не забился за шиворот…

В небольшую поясную сумку Леона сложила флягу с водой, заряженный компас и колбы с пробками. В карман штанов — миниатюрный фонарик, купленный у одного пироманта еще на королевском ярусе. И обязательно — регенерирующий перстень, тяжелый и массивный. Его делали явно на мужскую руку, на Леоне он болтался — и поэтому она его носила на большом пальце.

Вот и все. Можно было выходить. Подумав немного, Леона все-таки прихватила в карман несколько мелких монеток. Еды у нее не водилось, а лезть в меморум на голодный желудок тоже не слишком хотелось.

* * *

Когда Леона впервые сошла на мостовую Люция с откидной лестницы дилижанса, первой ее мыслью было — да как здесь жить-то можно? Даже крылатые плантосы, что тащили дилижанс, аккуратно пролетая сквозь расщелины между парящими землями, всем своим видом показывали, как им не нравится без света. Плантосы ежились, закрывались крыльями и выпускали сквозь темную влажную кору толстые шипы. Им было совершенно непривычно без солнца, без нормального неба над головой. А сам город словно в насмешку был назван Люцием: кажется, здесь повсюду клубилась тьма. Газовые фонари, что зажигают днем и ночью, лишь делали мрак гуще. Он казался ощутимым, лип к коже мерзкими желеистыми языками. Леона тогда задрала голову в попытке выхватить хотя бы клочок привычного неба… И взгляд уперся в черноту, лишь далеко, у горизонта, подсвеченную золотистым. Прямо над Люцием вольготно расположилось жирное брюхо верхнего яруса, и Леоне даже показалось, что она может рассмотреть беспомощно свисающие корни деревьев, которые угораздило пробраться сквозь толщу грунта и вылезти с изнанки той земли, на которой деревья росли. Все это сентиментальная чепуха, конечно же. Но, ступив на мостовую Люция, она в самом деле не понимала, как здесь возможно само существование людей.

Потом оказалось, что ко всему можно привыкнуть. И что на серединных ярусах тоже живут вполне себе обычные люди — не такие, конечно, богатые, и вовсе не такие красивые, как на верхнем, королевском ярусе, но все же. Неподалеку от Люция оказалась действующая шахта, где добывали сапфиры. Поэтому и город был совсем небедным, и продукты сюда привозили не самые плохие. Ну а то, что солнце лишь утром и вечером — к этому как-то постепенно привыкаешь. Тяжело, болезненно — но привыкаешь…

Леона шагала по мостовой. Мимо двухэтажных домов из темного кирпича, притиснутых друг к другу так плотно, что порой между стенами и руки не просунуть. Мимо фонарных столбов и фонарщиков-пиромантов. Тусклое свечение газа в закопченных стеклянных колбах едва-едва освещало улицу. Дело шло к полудню. И в полдень в Люции было особенно темно, потому что солнце находилось в это время как раз над верхним ярусом и дарило свет и тепло тем счастливчикам, кто мог себе позволить жить наверху.