Opus 1

К разговорам по душам они больше не возвращались. Да Еве и не хотелось. Общение исключительно на деловые темы её даже радовало – как и прогресс на уроках. Когда её не обливали презрением, они с Гербертом работали куда продуктивнее: теперь Ева могла почти мгновенно сотворить простой защитный купол (не впускавший и не выпускавший заклятия и предметы) и чуть медленнее – барьер Берроля (заклятия не впускавший, но успешно выпускавший). Атакующие заклинания давались хуже: достать Герберта ей не удалось ни разу, но Ева не унывала. В конце концов, для атаки у неё всегда оставался смычок, и им порой получалось обезвредить сразу три тени, атакующие с разных сторон…

На самом деле Ева не понимала, как минимальный набор заклинаний, смычок и будущий меч, функции которого явно сведутся к бутафорским, помогут ей победить самую могущественную чародейку страны. Но полагала, что у Герберта есть некий хитрый план. Пару раз пробовала невзначай расспросить об этом, однако некромант столь убедительно изобразил бессловесный камень, что его расколол бы только допрос с пристрастием – и то не факт.

В общем и целом не-жизнь налаживалась. Эльен взялся учить её танцам («Столь прелестное создание, избранное невестой будущего монарха, просто обязано блистать на балах!»), так что надоедавшее порой конспектирование сменилось заучиванием па и поворотов. Да и Мэт скучать не давал – в своей манере.

– Опять эти треклятые бабочки в животе, – тоскливо проговорила Ева как-то вечером, по дороге в гостиную вглядываясь в экран смартфона.

Герберт, шествовавший впереди, обратил на неё непонимающий взгляд.

– Я читаю. Роман. Любовный, – устало пояснила Ева. Памятуя о скором расставании, заряд телефона она теперь тратила без опаски, на ходу глотая строки популярного молодёжного фэнтези. – И почему в книжках у влюблённых девушек вечно селятся бабочки в животе? Никогда подобного не испытывала. Даже интересно, что имеется в виду.

Сзади прошелестел голос того, о чьём незримом присутствии Ева, конечно, успела забыть:

– Если хочешь узнать, могу помочь…

Вообще Ева очень не хотела выказывать перед демоном свою слабость. Но тогда всё-таки закричала. И кричала ещё какое-то время после того, как иллюзия исчезла, а Герберт, проявив чуждую ему человечность, обнял её за плечи и настойчиво напомнил, что это не по-настоящему.

Когда ты чувствуешь, как нечто чужеродное мечется по твоему желудку, а потом опускаешь взгляд и видишь, как из живота, едва прикрытого разодранной в клочья рубашкой, вылезают здоровенные мотыльки со слипшимися от крови крыльями, – не закричать трудно.

Хоть больно не было. Мэт очень старался не нарушить условий контракта.

Об этом Ева и вспоминала вечером третьего дня, недобро глядя на демона, по-хозяйски развалившегося в кресле, пока они с Гербертом сидели на полу гостиной, сращивая воедино пару мелких боковых щепок.

– Значит, своих любовников ты не любила? – неожиданно уточнил некромант, точно не возвращаясь к оборванному несколько дней назад разговору.

Немного ошалев от вопроса, Ева проследила, как Герберт откладывает кусок лакированного дерева, минуту назад бывший двумя кусками.

– С чего такой вывод?

– Твой амант выдаёт, что первый… опыт у тебя уже состоялся. Но ты сказала, что никогда не любила. – В голосе некроманта скользнула едкость, необычная даже для него. – Твои обожатели об этом знали?

Ах да. Амант… Местные книги утверждали, что эта часть ауры меняется после потери девственности. Вернее, менялся тип энергии, наполняющий «любовный резерв», и влёк за собой изменение ауры.

Естественно, для Герберта незамеченным это не осталось. Для его больной мозоли, натёртой предательством любимой, – видимо, тоже.

– Я сказала, что не испытывала глупых ощущений вроде бабочек в животе. К любви это не относилось. – Ева сердито дёрнула прядь светлых волос, выбившуюся из-за уха. – А моя личная жизнь – не твоё дело.

«Обожателей» у неё было двое. Один в девятом, последнем для неё классе общеобразовательной школы. Другой в колледже, на втором курсе. С обоими Ева порвала сама, когда осознала, что чужие претензии и истерики успели выжечь чувство дотла, и потому особо не страдала. Первый никак не мог понять, почему его девушка предпочитает его обществу виолончель; все объяснения, что такова её судьба – большую часть своей жизни проводить за инструментом, ради занятий отказываясь от кино, развлечений, свиданий, прогулок с друзьями, – не помогали. Второму – пианисту, с которым Ева играла в камерном ансамбле, – не терпелось от платонических отношений перейти к другим, и Ева уступила. Потом, вспоминая неловкий торопливый секс в классе, где они репетировали, немного жалела: о том, что поддалась любопытству, желанию попробовать, что это, а результат ожиданий не оправдал. Впечатления от нескольких «репетиций» у Евы колебались от «противно» до «забавно», так и не добравшись до отметки «приятно».