Оптимизм — это недостаток информации!

* * *

– Сколько раз краснеет в жизни женщина?

– Четыре раза: в первую брачную ночь, когда первый раз

изменяет мужу, когда первый раз берет деньги, когда

первый раз дает деньги.

– А мужчина?

– Два раза: первый раз – когда не может второй, второй –

когда не может первый.

* * *

Объясняя кому-то, почему презерватив белого цвета, Раневская говорила:

– Потому что белый цвет полнит.

* * *

– Лесбиянство, гомосексуализм, мазохизм, садизм – это не

извращения, – строго объясняет Раневская. – Извращений, собственно, только два: хоккей на траве и балет на льду.

* * *

– Сегодня я убила пять мух, – сказала Раневская. – Двух

самцов и трех самок.

– Как вы это определили?

– Две сидели на пивной бутылке, а три на зеркале.

* * *

В присутствии Раневской однажды зашел разговор о

современной молодежи.

– Вы правы, – заметила Фаина Георгиевна, – сегодняшняя

молодежь ужасная. Но еще ужаснее то, что мы не

принадлежим к ней.

* * *

– Или я старею и глупею, или нынешняя молодежь ни на

что не похожа! – сетовала Раневская. – Раньше я просто не

знала, как отвечать на их вопросы, а теперь даже не

понимаю, о чем они спрашивают.

* * *

Во время «оттепели» находились наивные люди, всерьез

обсуждавшие проблему открытых границ применительно

к СССР.

– Фаина Георгиевна, что бы вы сделали, если бы вдруг

открыли границы? – спросили у Раневской.

– Залезла бы на дерево, – ответила та.

– Почему?

– Затопчут! – убежденно сказала Раневская.

* * *

– Я говорила так долго и неубедительно, как будто

говорила о дружбе народов, – сокрушалась Раневская после

неудачного выступления.

* * *

Когда в Москве на площади Свердлова установили

памятник Марксу работы Кербеля, Раневская

прокомментировала это так:

– А потом они удивляются, откуда берется антисемитизм.

Ведь это тройная наглость! В великорусской столице один

еврей на площади имени другого еврея ставит памятник

третьему еврею!

* * *

– Ох и трудно сейчас жить честным людям! – пожаловался

Раневской один видный товарищ.

– Ну а вам-то что? – спросила актриса.

* * *

– Будет ли пятая графа при коммунизме?

– Нет, будет шестая: «Был ли евреем при социализме?»

* * *

– Склероз нельзя вылечить, но о нем можно забыть, –

полагала Раневская.

* * *

– Была сегодня у врача «ухо-горло-жопа», – сообщила

Раневская опешившей соседке.

* * *

«Кошмар со всеми удобствами» – так называла Раневская

Кунцевскую больницу.

* * *

Оправившись от инфаркта, Раневская заключила:

– Если больной очень хочет жить, врачи бессильны!

* * *

Узнав, что ее знакомые идут сегодня в театр посмотреть ее

на сцене, Раневская пыталась их отговорить:

– Не стоит ходить: и пьеса скучная, и постановка слабая…

Но раз уж все равно идете, я вам советую уходить после

второго акта.

– Почему после второго?

– После первого очень уж большая давка в гардеробе.

* * *

Говорят, что этот спектакль не имеет успеха у зрителей?

– Ну, это еще мягко сказано, – заметила Раневская. – Я

вчера позвонила в кассу и спросила, когда начало

представления.

– И что?

– Мне ответили: «А когда вам будет удобно?»

* * *

Как-то она сказала:

– Четвертый раз смотрю этот фильм и должна вам сказать, что сегодня актеры играли как никогда.

* * *

В Одессе, во время гастролей, одна пассажирка в автобусе

протиснулась к Раневской, завладела ее рукой и

торжественно заявила:

– Разрешите мысленно пожать вашу руку!

* * *

Как-то в скверике у дома к Раневской обратилась какая-то

женщина:

– Извините, ваше лицо мне очень знакомо. Вы не артистка?

Раневская резко парировала:

– Ничего подобного, я зубной техник.

Женщина, однако, не успокоилась, разговор продолжался, зашла речь о возрасте, собеседница спросила Фаину

Георгиевну:

– А сколько вам лет?

Раневская гордо и возмущенно ответила:

– Об этом знает вся страна!

* * *

Как-то Раневская, сняв телефонную трубку, услышала

сильно надоевший ей голос кого=то из поклонников и

заявила:

– Извините, не могу продолжать разговор. Я говорю из

автомата, а здесь большая очередь.

* * *

После спектакля «Дальше – тишина» к Фаине Георгиевне

подошел поклонник.

– Товарищ Раневская, простите, сколько вам лет?

– В субботу будет сто пятнадцать.

Он остолбенел:

– В такие годы и так играть!

* * *

В купе вагона назойливая попутчица пытается разговорить

Раневскую:

– Позвольте же вам представиться. Я – Смирнова.

– А я – нет.

* * *

Брежнев, вручая в Кремле Раневской орден Ленина, выпалил:

– Муля! Не нервируй меня!

– Леонид Ильич, – обиженно сказала Раневская, – так ко

мне обращаются или мальчишки, или хулиганы.

Генсек смутился, покраснел и пролепетал, оправдываясь:

– Простите, но я вас очень люблю.

* * *

– Никто, кроме мертвых вождей, не хочет терпеть

праздноболтающихся моих грудей, – жаловалась

Раневская.

* * *

– Я, в силу отпущенного мне дарования, пропищала как

комар.

* * *

– Жизнь моя… Прожила около, все не удавалось. Как

рыжий у ковра.

* * *

– Оптимизм – это недостаток информации.

* * *

Охлопков репетировал спектакль с Раневской. Она на

сцене, а он в зале, за режиссерским столиком. Охлопков:

«Фанечка, будьте добры, станьте чуть левее, на два шага.

Так, а теперь чуть вперед на шажок». И вдруг