Оправдание Острова

Эти сведения повергли борцов за новую жизнь в уныние, произведя, по любимому ими выражению, эффект разорвавшейся бомбы. Сведения обсуждали, им изумлялись, и любовь к княжеской чете выросла чрезвычайно. Видя это, борцы смирились и сочли свое дело проигранным. Каково же было их удивление, когда на следующую демонстрацию пришло прежнее количество народа.

Через три месяца случилось новое несчастье. При всём собравшемся народе Касьян обвинил князя в прелюбодеянии и надругательстве над девицей Лукерьей, малолетней и к тому же слабой умом. На этот раз площадь казалась бескрайним людским морем. Из разгневанной толпы летели уже не только камни, но прозвучало и несколько выстрелов.

Несмотря на возражения охраны, князь опять появился перед людьми. Парфений вошел в толпу и оказался окружен ею со всех сторон, потому что стражу за ним не пустили. Он начинал говорить трижды, но Касьяновы люди из толпы отвечали улюлюканьем и свистом. Народ, однако, ждал ответа от князя и заставил улюлюкавших замолчать.

Парфений мог надеяться только на одно – доверие собравшихся к себе. Надеяться по праву того, кто никогда их не обманывал. Когда установилась полная тишина, он сказал:

То, в чем меня обвиняют, неправда.

Произнеся это, Парфений повернулся, чтобы идти ко Дворцу, и толпа перед ним расступилась. Пока он шел, люди не издали ни единого звука. И эта тишина была похожа на чудо. И то, что ему дали уйти, выглядело как чудесное спасение.

На следующий день Лукерья была подвергнута медицинскому освидетельствованию. Она оказалась девственницей.

Демонстрации продолжались. На шестой месяц смуты Парфений вышел к толпе в последний раз. Он спросил:

Чего вы ждете?

И многотысячная площадь ответила словно едиными устами:

Нового!

Парфений наклонил голову в знак понимания.

Через два дня в вечерний час Их Светлейшие Высочества в княжеском Дворце встретились с представителями восставших. Их можно было называть уже именно так, потому что вокруг Дворца начались бесчинства, а стража всё не получала приказа навести порядок. Собравшиеся во Дворце сидели всю ночь и весь день, а люди на площади не расходились.

На третий день, ближе к ночи, на дворцовом крыльце появились Парфений, Ксения, Косой и некие из числа его соратников. Дождавшись тишины, Парфений обратился к толпе:

Люди Острова, вы хотите нового. Не услышав иных голосов, считаю это волей народа и слагаю с себя власть, которой был облечен. По предложению ваших представителей править Островом отныне будет княгиня Ксения.

Когда возникший на площади шум стих, Ксения поклонилась собравшимся. После минутного молчания она сказала:

Во благо Острова я принимаю эту власть.

Затем слово взял Касьян, в котором не было достоинства стоявшей рядом княжеской четы. И слова его были, как он сам, мелкие и быстрые. С неожиданным жаром он стал заверять толпу, что такое решение восставший народ устраивает.

Иным могло показаться, что новое пришло в виде старого, но уже тогда было ясно, что это не так, совсем не так. Многие в толпе плакали. Те прежде всего, чьи голоса не были услышаны, поскольку страха ради не были произнесены. Но ведь плакали не только лишь они.

Слёзы стоявших проистекали от любви и сочувствия к князю, от грядущей неизвестности и почему-то даже от прозвучавшего слова устраивает. Оно, как ничто другое, говорило о наступлении нового.

Глава пятнадцатая

Ксения

В лето первое княжения Ксении наступила долгожданная тишина. Было очевидно, что, не договорившись с соратниками о новом правителе, в княжении Ксении Касьян по прозвищу Косой видел для себя едва ли не спасение. К великой радости многих, демонстрации более не собирались. Возможно, борцы за новую жизнь потеряли все свои силы, а может статься, боялись не поделить власть при немедленной победе. В любом случае, тишина эта всем представлялась временной.

Ксения оказалась мудрой правительницей. Многие десятилетия она намеренно держалась в тени мужа, но и прежде не было тайной, что ее суждения становились для Парфения определяющими. И если борцы думали, что, согласившись на княжение женщины, сделали решающий шаг к взятию власти, то они ошибались. Шаг они сделали в противоположном направлении, а может, и не один.

Вскоре после восшествия Ксении на престол всем стало ясно, что она жестче своего мужа. Ксения принимала решения осторожнее, чем Парфений, и иногда казалось, что осторожность эта избыточна, но, приняв их однажды, никогда от них не отказывалась и следила за тем, чтобы всё выполнялось неукоснительно.

Ксения

Вот я, оказывается, какая – а борцы за новую жизнь не знали. И хронист Иларий не знал.

Видела, как Парфений улыбался, читая эти строки. Он-то знал.

А я понимала, что всё летит в тартарары. Что придет день – и ни меня, жесткой (вот ведь Иларий!), ни приказов моих никто не послушает. Для этого не надо было быть пророком: движение истории в общих чертах угадывалось. Его можно было замедлить, но не остановить.